– Хватит мандражить. Ступай, подмени Бороду.

Степке было безразлично, что делать, главное для него уже миновало, а все остальное не имело смысла. Он покорно встал и побрел через поляну.

– Что тут подменять! Было бы чем, – проворчал Данила, но вылез из неглубокой, по колено, ямки и протянул парню отполированный землей тесак.

Степка уныло стоял на темной накопанной земле. Не поднимая взгляда, взял у Данилы тесак и, когда тот уже шагнул от него, услышал, или, может, почувствовал, что шаг его вроде изменился. И тогда он заметил, что Данила уже в сапогах. На Бритвине справная телогрейка, у этого сапоги – все уже поделено. Ну что ж! Это было слишком обычно в их жизни: вещи, как всегда на войне, переживали людей, потому как, наверно, обретали большую, чем люди, ценность.

Он спрыгнул в могилу и начал драть и рубить тесаком тугие и крепкие, как ремни, лесные корни, которыми тут была густо и беспорядочно переплетена насквозь вся земля. Нарубив, руками выгребал мягкую сырую труху и брался за тесак снова. Однако все это он делал словно во сне. Мысли его беспорядочно сновали в голове, иногда задерживаясь на чем-то далеком, второстепенном и необязательном для такого момента, то и дело обрываясь и перескакивая на другое. Иногда они исчезали вовсе, и тогда становился слышным близкий разговор там, у костра. С нарочитой строгостью в голосе, как малому, Бритвин говорил подростку:

– От так! Побудешь, пока захороним. А потом шагом марш на все четыре стороны. Ясно?

– Ясно, – тихо отвечал парень.

– Ежели ясно, то и весь разговор, – заключил Бритвин, но, помолчав, вдруг спросил: – Тебе сколько лет?

– Пятнадцать.

– Батька есть?

– Есть, но...

– На войне, наверно?

– Не, – сказал парень, вздохнув.

Голос его стал какой-то неуверенный, едва слышный.

– Что, в полиции? – догадался Бритвин.

– В полиции, – тихо подтвердил подросток.

Степка несколько даже удивился, заинтересованный и неприятно задетый одновременно. Называется, нашел помощника. Пожалуй про батьку надо было спросить раньше, а то еще надумал вести с собой в Гриневичский лес – вот был бы скандал. С неприятным чувством виноватости Степка подумал, что Бритвин, наверно, сейчас задаст ему перцу, чего он теперь, по-видимому, заслуживал.

– Ну а ты что же, значит, батьке помогаешь? – спрашивал бывший ротный.

– Я не помогаю, – сказал парень. – Я в партизаны пойду.

– Ого!

Слышно было, Бритвин с хрустом разломал хворостину и сунул ее в огонь – мигающие отблески на кустах ненадолго сгасли, потом, понемногу оживая, запрыгали снова. Подросток, отчужденно насупясь, молчал.

– Ничего не выйдет! – сказал Бритвин. – Таких в партизаны не берут. Чтоб в партизаны пойти, заслужить надо.

– А я заслужу.

– Это как же?

Паренек не ответил, по-видимому, тая в мыслях что-то слишком серьезное, чтобы так запросто доверить его этому лесному незнакомцу. Степке это понравилось. Он выглянул из ямы – маленькая тщедушная фигурка в обвислом поношенном пиджаке стояла у костра. Рядом на коленях возился Данила, подкладывавший в огонь валежник.

– От так! – сказал Бритвин. – Мы пойдем, а ты посидишь. Как рассветет, поедешь. Понял? Не раньше. А что не спал, так завтра выспишься.

– Мне утром молоко на сепаратор везти.

– Успеется твое молоко. – Бритвин ткнул палкой в огонь: в дымной круговерти взметнулся рой искр.

Пламя весело разгоралось, на поляне стало светлее, дым в тишине столбом валил вверх и багровым облаком исчезал в ночном небе. Бритвин отодвинулся от жары подальше. Вдруг, будто вспомнив что-то, он спохватился:

– Да, а куда ты молоко возишь?

– В местечко, куда же, – с явным недовольством сказал парень, и Степка подумал, что полицаев сынок, кажется, попался с характером.

– В Кругляны?

– Ну.

Бритвин с каким-то новым смыслом поглядел на парня, потом на Данилу. Тот, откинувшись на бок, неподвижно смотрел в огонь.

– Через мост ездишь?

– Через мост, а где же.

– Ага! И вчера ездил?

– Ездил. Только приехал поздно. Партизаны постового убили, так не пускали долго.

– Так-так, – удовлетворенно сказал Бритвин, усаживаясь поудобнее и рукой придерживая на плечах телогрейку. – Значит, у них охрана?

– Днем не было, а на ночь ставить начали. Два полицая из Круглян.

– Гляди-ка, все знаешь! Молодец! А ну, поди ближе. Садись вот, грейся.

Парень степенно обошел костер и опустился на корточки. Данила, видно, заинтересовавшись новым обстоятельством, приподнялся и сел прямо, заслонив огонь; на поляне пролегла его широкая длинная тень. В могиле сделалось темно, и Степка стал на колени, чтобы удобнее было копать. Больше он туда уже не глядел, только слушал.