– Ну вот! – Бритвин разогнулся. – Давай зарывать.

– Подождите!

Нагнувшись, Степка одной рукой запихал в могилу остатки еловых ветвей, стараясь прикрыть лицо покойника, и потом они с непонятным облегчением начали дружно грести землю. Степка работал руками, Бритвин сапогом, Митя, стоя на коленях, обеими руками выгребал из травы остатки накопанной земли. Костер их уже догорал, мелкие язычки огня на угольях едва мерцали на краю поляны.

– Ну так! Доканчивай, а мы в огонь подкинем, – вытирая о траву ладони, сказал Бритвин. – Дмитрий, ну-ка поищи дровишек!

Митя подался на склон оврага. Степка тем временем завершил могилу.

На поляне стало тихо и пусто, она будто попросторнела теперь – без коня, покойника, с небольшим костерком на краю обрыва. Сделав все, что требовалось, Степка почувствовал себя таким одиноким, таким несчастно-ненужным на этом свете, каким, пожалуй, не чувствовал никогда. Единственное, что тут еще привлекало его, был костер, и парень подошел к Бритвину:

– Что, до утра тут будем?

– Побудем, да.

– А потом?

– А потом попробуем грохнуть, – невозмутимо сказал Бритвин, стоя на корточках и сгребая на земле обгорелые концы хвороста, которые он бросал в огонь.

Скоро между углей весело забегали огоньки, осветив вблизи сухое, будто просмоленное лицо ротного.

– Как это грохнуть?

– Посмотришь как. План один есть.

Степка выждал минуту, не расспрашивая, думал, что скажет сам. Но тот не сказал, и Степка смолчал, не зная еще, можно ли принимать всерьез слова Бритвина.

– Такой план имею, что ахнешь. Если выгорит, конечно.

Митя что-то долго возился с хворостом, какое-то время было слышно его шастание над оврагом, а потом и оно стихло. Степка вслушался и немного обеспокоено сказал:

– Не сбежал бы...

– Куда он сбежит. Теперь он к нам как привязанный.

Степка недоверчиво: подумал так уж и привязан! Впрочем, без коня он вряд ли от них уйдет. И действительно, скоро наверху затрещало, задвигалось, и из темноты показался сам Митя, тащивший огромную, связанную веревкой охапку хвороста. Бритвин с несвойственным ему оживлением вскочил у костра.

– Целый воз! Вот здорово!

Митя был явно польщен похвалой – низенький и с виду слабосильный для своих пятнадцати лет, он в то же время оказался удивительно проворным в работе. Любо было смотреть, как он по-хозяйски упорядковал возле костра кучу хвороста и аккуратно смотал веревку.

– На коня я воз вот такой кладу. – Он поднял повыше себя руку.

– Хорошо! Хорошо! А коня как звать?

– Коня? Рослик. Двухлеток он, молодой еще, а так ладный коник. А умный какой!..

– Ну?

– Ей-богу. Отъедешь куда, спрячешься, крикнешь: Рослик! И уже мчится. А то как заржет!

– Гляди-ка. Дрессированный.

– Да ну, кто его дрессировал? Это я все ухаживаю за ним: и кормлю, и на выпас. В ночное тем летом водил. Тогда его у меня немцы отобрали. Утречком еду из Круглянского леса – навстречу трое. Ну и отобрали. Думал, все: пропал мой Рослик. Нет, примчался. Слышу, ночью хрустит кто-то, выхожу: ходит по двору, траву скубет. И повод порван.

– Да, замечательный конь, – согласился Бритвин.

– Только стрельбы очень боится. Мчит тогда как бешеный.

– Да? Ну хватит возиться – иди погрейся.

Бритвин снял с палок подсохшую уже шинель и разостлал ее на земле.

– Садись вот рядом.

Митя охотно опустился на полу шинели, протянув к огню мокрые руки. Костер хорошо горел, брызгая искрами, вблизи стало жарко, мокрые рукава Мити скоро задымились паром. Усталый, приунывший Степка тихо сидел рядом, слушая подростка. С виду тот казался едва повзрослевшим ребенком с маленьким неулыбчивым лицом, на котором по-детски торчал вздернутый носик. На тонкой худой шее его из-под пиджачка высовывался холстинный воротник нижней сорочки.

– Слушай, а ты давно молоко возишь? – заинтересованно спросил Бритвин.

– С весны. Как лед сошел. Сначала дед Кузьма возил, пока в полицию не забрали.

– За что забрали?

– Кто его знает. В чем-то провинился.

– А те, что на мосту, тебя знают?

– Полицаи? Знают, а как же. Все пристают: «Водки привези». Особенно тот Ровба, которого убили. Проходу не давал.

– Водки, значит? – задумчиво переспросил Бритвин. – На водку они охотники. А молоком не интересуются?