Как всегда в ожидании, время тянулось долго. Объявляли один танец, затем другой, и под топот ног вокруг – впрочем, легкий, ведь эльфы хоть и ростом с человека, но совсем не такие тяжелые – она перестала дрожать и просто ждала. Как будто что-то в ней оцепенело, отмерло на время. Она сама удивилась этому спокойствию.

Прошел, может быть, час или два («Родители уж хватились меня, это точно», – думала Энни), когда королева эльфов решила все-таки обратиться к сочинению Музыканта. Наверное, так было специально задумано – чтобы и танцующие, и оркестр смогли отдохнуть.

«А теперь нам сыграет одну из лучших своих пьес, – начала объявлять королева эльфов, снова возвысив свой голос так, что он раздался по всей зале, – знаменитый Человек-лягушка, талантливейший из всех уродцев!».

И Музыкант, не вставая для поклонов в ответ на такое объявление, сразу начал играть. Все мгновенно стихло: по зале разлилась нежнейшая музыка, столь восхитительная, что, казалось, никакой слух не был бы совершенен для ее восприятия – разве что безгрешный, разве что ангельский. Мелодия повествовала о чем-то, но Энни не могла ухватить сюжет: здесь сплетались как будто тысячи линий и тысячи мыслей, они развивались все более страстно и с каждой минутой обретали все больший накал, сотни каких-то важных вопросов и еще больше – ответов на них; Энни не могла понять и малейшей доли того, что творилось вокруг нее и входило в ее ушко – но то, что она понимала, было прекрасно. Может, здесь была и история любви, но не только: любовь, которую так выражала музыка, могла быть только размером со вселенную. Может, здесь описывалась жизнь – но если так, то жизнь всего мира.

А Энни жила в самом сердце этой музыки: стеклянные молоточки били о стеклянные струны прямо над ее затылком, и она вся трепетала внутри, ощутив себя бабочкой на ладонях кого-то великого и милостивого.

Энни поверила уже, что собравшийся здесь народ не сможет быть прежним после такой игры Музыканта: ну разве можно было оставаться злыми и сеять ужас, неся в воспоминаниях такую красоту? Девочка поверила теперь, что все будет хорошо: даже если произойдет что-то ужасное, глаза ее будут раскрыты, и она поняла, что божественный порядок есть, и все всегда на своих местах, надо только увидеть это.

Но вот величественные пассажи прекратили звучать под пальцами Музыканта, уступив звукам более тихим и спокойным – казалось, что конец сочинения близок, и музыка вот-вот умолкнет. Накал стихал, скоро уже собираясь уйти в тишину, оставив слушателей в спокойной отрешенности – и с пустотой, не сразу еще готовой наполниться обычным ходом жизни.

И тут Энни обрела зрение. Сидя лицом к стене, она не смогла увидеть почти ничего: только свет, упавший на ее сложенные у живота руки, выхватил из темноты область нежной белой кожи. Но что это было для Энни! Бедняга, она не смогла сдержаться и выполнить наказ Музыканта, и громко вскрикнула: «Как это здорово!»

Очарование музыки спало, как и новообретенное счастье: она развернулась лицом к зале и ужаснулась тому, что увидела. На нее были направлены сотни пар злых глаз – отнюдь не ставших добрее, как о том мечтала Энни – и они видели, видели ее, дитя из ненавистной им породы! А что страшнее всего – ее видела королева эльфов, прекрасная золотоволосая женщина с короной на голове и тяжелым скипетром в руке. Дышала она тяжело – как дышат преисполненные ненавистью люди – и губы сжались, превратившись почти в ниточку. Глаза, взгляд которых был направлен на Энни, горели страшным огнем.

«Взять ее! Заточить в темницу! – закричала она так, что крик чуть не разорвал уши Энни. – Пианино разбить! Музыканта – на плаху!»

Потом все происходило очень быстро, и девочка едва успевала соображать. Кто-то из охранников королевы подбежал к ним одним прыжком и, вознеся молот над прекрасным инструментом Музыканта, со всей силой его опустил. О ужас! Стеклянное пианино разлетелось на миллионы осколков и осколочков – Энни чудом удалось не пострадать ни от одного из них. Иначе случилось с Музыкантом: стража хотела схватить его и связать по приказу королевы, а потом затащить в темницу, но он был уже мертв. Один из осколков разрезал ткань фрака и впился прямо в сердце – горячее человеческое сердце.

Энни с криком вырвалась было из рук стражников – и сумела немного пробежать, не соображая, куда бежит и зачем – но ее снова схватили, и тогда она потеряла сознание. Мир с такими яркими красками, с таким прекрасным внутренним порядком и такой страшной наружностью поблек, а потом исчез.

Ее заточили в темницу.

Очнувшись, она некоторое время ничего не понимала – сознание возвращалось к ней постепенно, но образ погибшего Музыканта стоял перед ней неустранимо. Впрочем, казалось… что он улыбался. Тогда, когда стража подняла его с пола, усыпанного осколками, и всем стало ясно, что он мертв. Это было непонятно ей сейчас, но он действительно улыбался – улыбкой счастливого человека. Энни почувствовала это, хотя только начинала видеть.

Спустя время девочка осмотрела темницу: соломенный тюфяк, каменные стены, окно с решеткой – маленькое, под самым потолком, – откуда лился свет, видимо, утренний. За решетчатой дверью в темницу распласталась огромная туша ее охранника – гигантского зверя с туловищем, похожим на собачье, но с головой дракона. Страж лениво обернулся и взглянул на Энни шестью глазами: каждый излучал уверенность и мощь. Энни передернуло.

Какое странное смешение чувств было в ней! Музыка вдохнула в сердце смиренное благоговение и искреннее счастье. Но ведь спустя секунды после того, как мелодия утихла, Музыкант – добрейший человек, ее новый и единственный друг – был мертв. Какие невероятные краски, цвета, формы она теперь могла созерцать – ведь она видела, видела! Но перед ней сейчас были только каменные стены темницы, грязный пол и кошмарный зверь, а в будущем ее тоже ждала смерть. И под таким разносторонним напором чувств она начала мерить шагами свою тюрьму, думая, нет ли здесь какого-нибудь тайного входа или выхода.