Вместе со всеми он молча всматривался в черноту над заливом, отрешенно и стойко перенося порывы ветра.

Впереди второй год службы, после чего все придется начинать с нуля. Однокурсники за это время уйдут далеко вперед, станут профессионалами, науку будут делать; а на его долю ничего другого не останется, как завистливо выслушивать их рассказы, как они прооперировали то-то и то-то. В приличную клинику не возьмут, два года в должности начальника медицинской службы отдельного военно-строительного батальона в системе Североморстроя – это не реклама. Он с раздражением оторвал от чемоданной ручки багажный аэрофлотский талон – последнее напоминание о закончившемся отпуске.

Наконец, показался топовый огонь катера. Обогнув, стоящий на рейде эсминец , катер подошел к пирсу.

Спустившись в трюм, отыскал свободное место и, устроившись, попытался вздремнуть, но не получалось – в голову лезли все те же унылые мысли. Пересыщенный желтым, свет матовых ламп заполнял тесный трюмный отсек и был так же неприятен, как грохот и вибрация от работающего где-то рядом двигателя. Раздражал и опрятный до тошноты запах свежей корабельной краски. Детали селекторной связи из грубой коричневой пластмассы, надраенные вентили, рукоятки… – дизайн, подчиненный прежде всего соображениям надежности, долговечности, и поэтому обделенный красотой.

Компания пожилых мичманов, сидевших напротив, вяло, с зевотой, вела разговор о служебных неурядицах. Две женщины в одинаковых шерстяных платках спали, уронив головы друг другу на плечи. В салоне наверху искали партнера в домино… Сколько раз все это было перед его глазами, когда он по разным делам пересекал Кольский залив в том числе и из конца в конец, один или с кем-то, трезвый или в подпитии, в штатском или в форме, но всегда с той или иной мерой тоски, освободиться от которой он мог только через два года, в предписанный срок. Несмотря на дождь, он решил выйти на палубу, не сколько хотелось курить, сколько надоело сидеть в духоте.

Приносимые ветром брызги смыли теплые, липкие запахи катерного нутра. Низко проносились тучи, чуть медленнее плыл берег – невысокие гранитные сопки, абсолютно голые, с почти плоскими вершинами. Сплошной чередой. Ночь, небо, вода, камень. Сотворение мира здесь только начиналось и еще предстояло разбирать и обтесывать грубый строительный материал, пока кое-как сваленный на краю света. Внизу, отталкиваемая помятым бортом, как шампанское пузырилась и шипела черная вода.

Через сорок минут, в полной темноте, катер пришвартовался в портопункте «Кислая». Это и был Полярный. На берегу, вблизи, грозное величие севера исчезало. Размытую в угольную грязь дорогу тускло освещали редкие, раскачиваемые ветром, фонари на деревянных столбах , укрепленных у основания грудами камней, наваленных в бревенчатый колодезный каркас. По обе стороны от дороги возвышались сопки: справа дикие, слева освоенные – сараи, пакгаузы, артсклады за колючей проволокой, башенные краны на строящемся молокозаводе… У подножья неприметное кладбище, когда-то поразившее его лаконичными, ничего не раскрывающими надписями на надгробьях, хранившими в тайне обстоятельства гибели военных моряков в мирное время, среди которых было много его ровесников. Вверху, в тоскливой мгле мерцали разбросанные по вершине сопки огоньки щитовых казарм военно-строительных частей.

Рейсовый автобус не пришел, и до батальона предстояло добираться пешком. Он решил не идти низом по дороге, иначе пришлось бы тащиться километра два, огибая сопку, до дорожной ветки на КПП. Наметив кратчайший путь, он свернул с дороги и стал взбираться по склону сопки, следуя едва заметной тропке, что вела наверх по скользким валунам. Он рассчитывал выйти прямо к штабу, но когда совершенно вымокший и перепачкавшийся, наконец, поднялся на вершину, то к своему удивлению наткнулся на высокий, дощатый забор. «Что еще за новшества?» – с неприязнью оглядел он неожиданную преграду. Незадолго до его отъезда в отпуск сменился командир части, и забор, конечно, был его инициативой, видимо, решил начать с территориального самоопределения. Теперь только колючей проволоки не хватало, чтоб совсем, как на зоне.

Помятуя о том , что в каждом заборе есть дыра, он вскоре ее обнаружил.

В окне дежурного по штабу горел свет. Дежурил Дейнека – сержант срочной службы. Доложив о своем прибытии и узнав, что все идет , вроде, , по-прежнему, он направился к себе. Новая неожиданность – крыльцо санчасти снесено, дверь заколочена. Обойдя штабной барак с торца , увидел новый вход.

В пустом коридорчике санчасти царила затхлая тишина. Полный самых скверных предчувствий, он толкнул дверь каморки, где прожил первый года службы. В ней едва умещалась пара коек в два яруса: на верхней спал он, на нижней фельдшер – младший сержант срочной службы, призванный в армию после третьего курса ярославского мединститута, откуда был отчислен за неуспеваемость… Хороший и избалованный им парень. Впритык к койкам удалось втиснуть распиленный пополам столик, так как целый никак не вмещался, и один стул. В санчасти имелись и более просторные помещения, и поначалу он выбрал для своего проживания аптеку, но уже в октябре температура там не поднималась выше плюс четырех. Ему надоело спать, забираясь под несколько одеял, предварительно напялив на себя ватную телогрейку и шапку-ушанку, обязательно завязывая на ней тесемочки, и вскоре после некоторых колебаний он перебрался в фельдшерскую комнату, которую в силу ее малой кубатуры можно было прилично обогреть с помощью «козла» – так солдаты называли самодельную электропечь с толстенной спиралью. Батальон специализировался на отделочных работах, и такими печками обычно сушили сырую штукатурку. Когда «козла» включали в сеть, напряжение в санчасти падало наполовину. Позже выявилось еще одно достоинство этой комнатенки… Проверяющее флотское медицинское начальство, ознакомившись с условиями жизни врача части, не предъявляло к нему излишних претензий.

В нос ударил знакомый запах родной норы – кислая смесь курева, портянок и гуталина. Манов, отрастивший за время его отсутствия пышные, черные усы, читал потрепанный детектив, лежа в одних трусах на давно не меняемых простынях. Из консервной банки на столе выпирали, до отказа напиханные туда, папиросные окурки. Увидев своего командира, стервец – подчиненный не шелохнулся, но физиономия расплылась в радостной улыбке.

– С прибытием, товарищ старший лейтенант! А мы вас только завтра ждали. Как отдохнули?

– Нормально. Не задавай глупых вопросов. Лучше скажи, что тут стряслось, пока меня не было? Заборов, смотрю, нагородили, санчасть не узнать…

– Выселяют нас. Здесь разместят четвертую роту, а нам приказано перебираться к Евдокимову. Точнее, на место Евдокимова.

– А его куда?

– А это никого не парит. Они же из милости у нас жили. Хватит, пусть ищут место у себя в отряде. – в разговоре принимала участие только стриженная, как у гоголевского парубка, голова. Скрещенные на скульптурном торсе руки оставались неподвижными, и это почему-то бросалось в глаза.