Шрифт:
– Бог в помощь, - зашумело вокруг; и взволнованный Старик быстро побежал обратно в комто ру.
Так, теперь господа ушли, только инженер Хансен сидит на бревнах и курит, уставясь в землю; а перепачканный помощник штейгера Войта вытаскивает записную книжку и шарит в кармане, отыскивая карандаш. Черный батальон смыкается кольцом вокруг Войты.
– Ну-ка, Войта, расскажи обо всем еще разок, по-нашему.
– Значит так, ребята, - начал помощник штейгера.
– Кто пойдет добровольно? Смена три часа. Дадите расписку, что вы согласились добровольно. Напоминаю, в том штреке плохо, ох, как плохо. Кровля над самой головой нависла, окаянная, черти бы ее...
– А сам ты пойдешь?
– Нет, у меня сопляки дома, пятеро...
– Ведь ты там уже был!
– Был, отчего же не быть. А второй раз не пойду, дружище.
– А сколько за это платить будут?
– В тройном размере за час. Какого тебе еще рожна, эх ты, рвач. Ну, ребята, живей, кто хочет идти с инженером Хансеном?
Тишина. Слышно покашливание.
– Что я, с ума спятил?--бурчит чей-то голос.
А Станда вдруг чувствует, как что-то сдавило ему горло, то ли страх, то ли еще что. Господи; что такое с ногами? Ни с того ни с сего они сами выносят его на середину круга, никакой силой их не остановить; вот он уже стоит перед Войтой и растерянно размахивает руками.
– Ты хочешь пойти добровольцем?
Все смотрят на Станду; люди за воротами вытягивают шеи, у Станды все плывет перед глазами, и он слышит только, как чей-то сиплый голос произносит "да".
– Фамилия?
– Пулпан Станислав, откатчик, - невнятно отвечает тот же чужой, странный голос.
"Да ведь это я говорю!
– вдруг понимает Гланда,- Господи, как это вышло?"
– Глянь, щенок какой выискался, - слышит Станда голос карлика ГЗадюры.
– Этот мигом всех спасет!
Но вон сидит господин Хансен, сосет сигарету и слегка кивает головой. Станда уже пришел в себя, оя чувствует, как прохладный ветерок шевелит его волосы; только сердце еще колотится, все хорошо, все хорошо, лишь бы не заметили, как у него трясутся ноги.
– И меня запиши, - говорит кто-то; рядом со Стандой становится сухонький старичок; улыбаясь, он показывает беззубые десны.
– Пиши: Суханек Антонин, забойщик...
– Гляди-ка, дед Суханек!
– замечают шахтеры.
С т а р и к х и х и к а е т.
– Понятное дело, без меня не обойдутся! Я "Кристину" знаю что свои пять пальцев, голубчики! Пятнадцать годков назад я тоже видал...
Из толпы выбирается плечистый гигант, спина у него широкая, как у битюга, лицо красивое, круглое.
– Я, пожалуй, пойду, - спокойно говорит он.
– Мартинек Ян, крепильщик.
– Холостой?
– неуверенно спрашивает Войта.
– Ну да, - отвечает крепильщик.-Запишите, холостой.
– Тогда и я, Фалта Иозеф, подручный забойщика,-раздается в толпе.
– Выходите сюда!
– Иди, Пепек!
В толпе движение.
– Давай, Пепек!
Пепек проталкивается, засунув руки в карманы.
– Сколько заплатите?
– Трижды по три шестьдесят.
– А если ноги протяну?
– Похоронят с музыкой.
– А Анчка как?
– Вы уже повенчались?
– Heт, не повенчались. Она получит что-нибудь?
Помощник штейгера чешет карандашом лоб.
– Не знаю. Лучше уж я вас вычеркну, ладно?
– Не согласен, - протестует Пепек.
– Это я в шутку... А премия будет, если мы их вытащим?
Помощник штейгера пожимает плечами.
– Речь идет о людях, - отвечает он сухо.
Пепек великодушно машет рукой.
– Ладно. Сделаем. Я спускаюсь.
Фалта Иозеф озирается - что бы еще такое сказать, но позади него уже стоит кто-то длинный и смотрит ввалившимися глазами поверх голов.
– Вы записываетесь?
– Адам Иозеф. Забойщик.
– Но вы женатый, - колеблется Войта.
– Что?
– переспрашивает Адам.
– Женатых не велено принимать.
Адам проглотил слюну и шевельнул рукой.
– Я пойду,--упрямо буркнул он.
– Как хотите.- Войта подсчитал карандашом в записной книжке, - Пятеро, И никого из десятников?
От толпы отделяется низкорослый человечек.
– Я, -говорит он самодовольно.- Андрее Ян, десятник подрывников.
– Пес-запальщик, - бросает кто-то из шахтеров.
– Хотя бы и пес, - резко обрывает Андрее,а свой долг я выполню.
Войта постучал карандашом по зубам.
– Андрее, ведь вы тоже...
– Женат, знаю. Трое детей вдобавок. Но кому-то нужно идти с командой, - высокомерно провозглашает он и вытягивается в струнку, чуть ли не становится на цыпочки.
– Порядка ради.