— Разумно. Ведь раскрывая свой тайны мне, ты раскрываешь их всему миру. Я могу понять твою логику, но не одобряю ее.

— Мне нужно знать, как добраться до Аурелио Магне Деуса. Хватит ли цены этой информации? — я протянул книгу.

Библиотекарь прикоснулся к потрепанной обложке и застыл. На мгновенье мне показалось, что у него возникло лицо. Неприятное, странное, нечеловеческое. Я даже не мог вразумить причины отвращения и тревоги. Только застыл в шоке. Глаза у безликого будто провернулись вовнутрь и испарились. Наваждение улетучилось, и библиотекарь вновь стал существом без лица.

— Этого более чем достаточно. Однако если ты поведаешь мне о духах максимально субъективно, опираясь лишь на эмоции, я удвою цену.

— Торгуешься?

— Лишь использую наиболее подходящую модель поведения для общения с тобой, Гримм Низвергатель богов. Такой подход даст мне наиболее ценные знания.

Я пересказал безликому психу описанное в книге, исключая Ирен. О ней я вообще ничего не писал. Библиотекарь остался доволен и поведал мне отвратительную историю о торговле детьми. Никакой информации относительно местонахождения особняка Аурелио Магне Деуса, только различные слухи о поставщике детей, лорде Альберте Торнтоне.

— Буду рад сотрудничать с тобой и в дальнейшем. Все скрытые знания должны быть раскрыты, иначе в момент падения мироздания потери будут огромными.

— Для тебя знания ценнее людей?

— Жизнь зарождается и угасает. Империи возводятся и рушатся, исчезая в бездне времен. Людские судьбы сплетаются в запутанные клубки и расходятся, в конце концов истлевая. Ничто не вечно, кроме памяти этого мира — меня. И единственная моя цель — хранить знания. Для меня это так же естественно, как для тебя — дышать.

Безликий увидел толику злобы на моем лице и добавил:

— Твое отношения ко мне естественно. Существа разного порядка не смогут понять друг друга.

— Ты говоришь, что знания должны быть для всех, но скрываешь правду о лорде Торнтоне и магистре Аурелио. Почему я не мог найти книги о них в общем зале?

— На то есть свои причины, Гримм Низвергатель богов.

И он исчез. Опять!

Прекраснейшие дочери великих родов праздно ступали по аккуратной мостовой в окружении свиты. В платьях, что ценой своей любого простолюдина отправят в чертоги Хтона, статные, изящные, они вели очередную беседу без единой толики смысла. Юная Элизабет лукаво улыбнулась и, закручивая золотую прядь, зашептала:

— Он был великолепен!

— Даже лучше Ричарда? Не верю! — фыркнула Урсула, поправляя рыжие локоны.

— Ты разделила ложе с простолюдином?! Отвратительно! — отвернулась чернявая Бернадетт.

— Да как у тебя язык повернулся, Берн?! Я бы ни под какими чарами не нарушила обет до свадьбы. Чистота для меня — все!

— А Ричард? — прощебетала неугомонная Урсула.

— Лишь один поцелуй. Да и то, в оном не было никакого подтекста и чувств. Всего лишь любопытство. А Луи… Он до меня и дотронуться не смел. Даже взгляд поднять не мог, пришлось просить его посмотреть на меня!

— Если ты сгорала от нужды по слюнтяю-слуге, могла бы выбрать Томаса, — хмыкнула Бернадетт. — Он так лебезит перед твоим отцом, что, боюсь, в скорости обратится ковром под его сапогами.

Девушки залились хохотом. Не тем гнусавым басовитым хохотом, от которого звенит в ушах в пивнушках и тавернах, а тем, что звонким колокольчиком звенит и вызывает у любого услышавшего улыбку. Юные очарования замолкли, стоило пузатому Альфреду из известнейшего рода Хайкаслов подойти к ним. Розовощекий юнец с кривыми зубами, то и дело пошмыгивая носом, воскликнул:

— Дамы, неужто до вас не доходили вести о гнусном воре, что под личиной влюбленного красавца пробирается в дома благородных дев?!

Красавицы вежливо улыбнулись ему и прикрыли лица кружевными веерами. Элизабет терпеть не могла этого жирного, низкого уродца, но его происхождение и влияние были куда весомее ее чувств и комфорта. Потому она и ответила первой, пусть и с некоей наглостью:

— Оу, Альфред, так вы нас подслушивали?! Не могла и представить себе, что столь благородный человек, как вы, способен на подобное.

Элизабет знала, что Альфреду не по душе чрезмерная лесть, а нрав, подобный бушующему морю он ценит не меньше, чем красоту и происхождение.