Пока мы сидели под следствием, Горбачев выпустил на волю первую партию политзаключенных и наше дело спустили на тормозах, назначив всем участникам минимальные срока, с отбытием наказания на принудительных работами на стройках народного хозяйства. После восьми месяцев работы формовщиком на домостроительном комбинате, я уехал на Кавказ к родителям, и оттуда вскоре был призван в армию.

На призывной комиссии какого-то ответственного за призыв военного интересовало чем я увлекаюсь. Я решил ответить честно, как есть:

– Философией.

Дядька смотрел на меня искренне недоумевая. В стенах военкомата это звучало как анекдот.

– Какой философией? – удивился военный.

– Экзистенциализмом.

– Каким еще экзистенциализмом?! – продолжал удивляться служивый.

– Французским.

В принципе, я ничем не рисковал и мог назвать хоть феноменологию, хоть структурализм – в двадцать три года, стоя в одних трусах перед комиссией, я мог позволить себе любую роскошь: одного взгляда на состав призывников было достаточно, чтобы понять, что служить я все-равно отправлюсь в стройбат.

Стройбат мало походил на службу, скорее это была лайт версия тюрьмы. Большинство моих сослуживцев в свое время были осуждены по разным статьям. Именно стройбат укрепил в моем сознании ту мысль, что я рожден для маргинальных практик. В армии мне было хорошо – там я расстался со своими амбициями и научился жить одним днем. Часто я проводил этот день за кружкой пива из ближайшего ларька. Два года, в стройбате отложились во мне страхом повторного призыва, который регулярно являлся мне в виде кошмара.

Одно из таких сновидений было настолько реалистичным, что я специально записал его, как некий опыт, который мне тоже пришлось пережить.

На этом раз меня призвали в ту же часть, где я служил раньше. Попытки напомнить отцам-командирам о том, что я уже здесь провел два года своей жизни, не дали положительного результата.

– Вы понимаете, что это ошибка? – добивался я ответа у постаревшего командира роты.

– Конечно понимаю, но, думаю, что там, наверху, это сделали специально, с умыслом. Кстати, я всегда хотел тебя под трибунал отдать: служил ты паршиво, приказы не выполнял, так что ничего с тобой не станет, послужишь еще разок.

И тут меня неожиданно осенило – это шанс срубить бабок с Министерства обороны! Эти суки заплатят мне за каждый день службы, как за рабочий день по суду!

В общем, идея была блестящей, но потом во сне что-то пошло не так. Командиры взялись за свои старые скверные привычки, пришлось их вырубать амбарным замком, душить, топить в сортире и все такое прочее, что может происходить в дурном сне. К счастью, они выжили, варили супчик, вспоминали армию и, время от времени, после приступов гомерического хохота, припадали к дыхательному аппарату.

Интересно как сложилась судьба моих товарищей. Несмотря на подпорченную биографию, им удалось через год восстановиться в университете на заочный факультет. От армии им удалось закосить по состоянию здоровья. Жене, правда, пришлось ради этого ненадолго лечь в психушку. Закончив университет, Женя устроился в краеведческий музей и развернул в нем предпринимательскую деятельность, продавая туристам сувениры. Он женился, завел детей и стал патриотом, с удовольствием участвуя в костюмированных музейных реконструкциях, посвященных Великой Отечественной войне. Евгений даже писал мне в Америку письма, высмеивая мой выбор и хвастаясь теми свободами, которыми он пользуется в России.

– Неужели о такой жизни ты мечтал для своей семьи? – писал он – Надеюсь, что в конце концов, тебе надоест убирать с женой туалеты и ты вернешься в Россию. Ты конечно же не можешь мне откровенно написать каково тебе там, ведь все американцы находятся под колпаком у спецслужб.

Это письмо меня изрядно разозлило и я ответил ему в том духе, что очень за него переживаю, поскольку у меня сложилось впечатление, будто его похитили инопланетяне. Если же это обыкновенное расстройство рассудка, то пусть он мне напишет какие ему лекарства нужны, и я их обязательно ему вышлю. На этом наша переписка с Женей оборвалась. Возможно он обиделся или за него обиделась его супруга, которая писала письма под его диктовку. Женя так и не освоил компьютер, отгородившись от современных технологий вековыми стенами музея.

Игорь женился на молоденькой симпатичной милой еврейке, и уехал с ней и двумя детьми в Израиль, где завел еще двоих, и тоже стал патриотом, известным в русскоязычной среде блогером, пишущим остроумные посты на политические темы. Его опыт рассказчика развивался вместе с Игорем, который из плюгавого ботана превратился в цветущего красавца под сто двадцать килограмм веса. Я тоже, как это ни странно, стал патриотом и, осмысливая прошлое, пришел к выводу, что Советская власть была вовсе не так плоха, как это мне казалось в молодости. Мы все становимся патриотами к концу жизни, и это быть может лучшее, что могло бы с нами случится, потому что человеку важно принимать свою жизнь всю без изъятия, а для этого нужно любить то место, в котором он родился и вырос.