— Ты ещё здесь, вампуб? — сердито спросила Фейт, посмотрев на Антонио.

— Вампуб? — уточнил Антонио.

— Тогда, Инкупир? — предположила Фейт. Антонио молча смотрел на неё. — Ну, нужно же тебя как-то называть, а вампир-инкуб слишком длинно, — пояснила Фейт

— Так может, чёрт возьми, Антонио? — прорычал он. Эти божества просто невероятны. Как могла Иш Таб оставаться в здравом уме, живя с ними все эти столетия?

Фейт задумчиво посмотрела в потолок.

— Антонио Чёртвозьминский? Не понимаю.

— Хватит! — прокричал Антонио. — Проклятье, на кону жизнь моей женщины. Можете ли вы люди… божества, пожалуйста, сосредоточиться?

Бизз захихикала.

— Все испанцы так много ругаются? Ты посрамил полубогов.

— Погоди. — Фейт ахнула. — Твоя женщина? Ты говоришь про Иш Таб?

— Ты что, оглохла? — уточнил Антонио. — Да, Иш Таб — моя женщина. Для тебя это проблема?

Пенелопа завизжала.

— Поздравляю, Антонио. Я знала, что у вас двоих всё получиться.

Фейт проворчала что-то о том, что вампиры отвратительны.

Кинич откашлялся.

— Фейт, — начала Пенелопа, прищурившись, — я всегда хотела сказать вот что: перестань быть такой сукой и заткни свою варежку. — Пенелопа схватила Кинича за руку и поцеловала в щеку. — Я люблю тебя. — Затем посмотрела на Антонио. — И ты можешь послушать наш разговор с Симил.

Антонио склонил голову.

— Спасибо. Надеюсь, этот хаос не станет страшнее.

— Ты з-з-з-здесь всего несколько м-м-м-минут, — заикаясь, проговорил Бах и поднял бокал. — И ещё н-н-н-ничего не видел.

После непродолжительной поездки обратно на базу Учбен, где приземлился самолёт, Пенелопа и Кинич отвели Антонио к небольшому зданию на краю комплекса. По большей части оно выглядело как обычный административный офис — вестибюль, стеклянные конференц-залы, кабинки — за исключением одного: двух больших солдат с автоматическими винтовками, стоящих по обе стороны от лифта в задней части здания.

У Антонио заложило уши, когда они добрались до минус двадцать второго этажа

— Что это за место? — спросил он

Двери лифта открылись, и Кинич с сопровождением вышел в тёмный коридор, освещённый красными огнями.

— Отсюда мы проводим операции, — пояснил он. — Здесь расположены центр управления; большой бункер, способный вместить десятки тысяч человек; больница; учебные центры и, конечно же, склад оружия.

— Дорогой, не забудь про торговый центр, — добавила Пенелопа. И рестораны… О, а если любишь пиво, там есть отличный бар. У них тысяча различных сортов пива.

— Как-нибудь в другой раз, — вежливо ответил Антонио. Интересно, а на его вкус у них что-нибудь есть? Например, жирненький Мааскаб или парочка, из которых можно высосать жизнь. Он проголодался.

— Нам сюда. — Кинич указал на двери с клавиатурной панелью. Он набрал код, и дверь щёлкнула. — Это чёрный ход в подземный комплекс. Мы держим камеры хранения отдельно от всего остального.

Антонио вошёл в помещение, похожее на большой тюремный блок с тремя ярусами камер со всех сторон, выходящими на тюремный пост охраны в центре первого этажа. Вооружённые люди в чёрном стояли по всем углам.

— Сколько здесь заключённых?

— Прямо сейчас, — ответила Пенелопа, — около сотни. Здесь мы держим задержанных, пока не решим, что с ними делать — реабилитировать, предать суду или, в случае с Бахом, держать взаперти, пока он не пообещает снова надеть штаны. Однажды он провёл здесь целый месяц.

Кинич усмехнулся.

— Ему никогда не нравилась одежда.

Это очень странная группа существ.

— Привет, ребята.

Они обернулись и увидели молодую рыжеволосую женщину, сидящую снаружи камеры.

— Эмма! — Пенелопа обняла женщину, которая выглядела не лучшим образом — тёмные круги под глазами, впалые щёки и меланхолическая улыбка. — Это Антонио Асеро. Антонио, это Эмма Кин; её жених — Гай Сантьяго, также известный как Вотан, Бог Смерти и войны.

Они пожали друг другу руки, и теперь он больше, чем когда-либо, чувствовал острую боль от невозможности открыть портал и спасти запертых там людей.

— Я сожалею о сложившейся ситуации и не могу освободить твоего жениха…

— Ничего страшного, Антонио. Пенелопа всё рассказала. Теперь я понимаю, что мы лаяли не на то дерево. — Эмма говорила так, будто уже потеряла надежду.