Никаких спецэффектов не возникло, просто горгул перестал изображать истукана и снова начал говорить, ткнув пальцем в дверь с другой стороны комнаты.

— Тут многих воинов ждал крах, ведь брать нельзя того, что жаждет взор, узрев мечты своей заветной вещь. — В каменной лапе появились крошечные песочные часики. — И коль коснешься хоть на миг ты вожделенного предмета, пока песок бежит в часах, то испытание провалишь. Иди и докажи, что ты сильнее духом, что богатство и алчность над тобой не властны и честь твоя дороже злата. — И монстр распахнул перед Марьей дверь в следующую комнату.

Если пещера Али Бабы могла бы перемещаться в пространстве, то это, несомненно, была бы она. Марью просто ослепили своим блеском драгоценности, казалось собранные из всех уголков мира. Золотые монеты разнообразной чеканки, мягкие переливы перламутровых жемчужин, роскошная мягкость меха и богатая затканность узорчатой парчи… Грани драгоценных камней, вытекавших водопадами из переполненных сундуков, пускали цветные блики по всему помещению. А уж об оружии, разложенном и развешанном по стенам, можно было и не упоминать. Столько орудий убийства, церемониальных, крайне дорогущих, потрясающе красивых, в золотой чеканке и самоцветах, Марии Спиридоновне видеть не доводилось. Она представила, с какой жадностью тут начинали бегать от стенки к стенке воины. Сама Марья ходила как в музее, заложив руки за спину, чтобы случайно ничего не задеть, и вежливо разглядывая представленные на ее обозрение сокровища. Перед чем конкретно она должна замереть и не трогать, она никак не могла определиться, но, судя по недовольному и недоуменному выражению морды горгула, делала она что-то не то. И с точки зрения горгула, видимо, испытание должно было проходить как-то по-другому. Наконец он, не выдержав ее гуляния по помещению, ткнул пальцем в незамеченную Марьей за блеском окружающего богатства каменную прямоугольную тумбу. Марии Спиридоновне она была ниже пояса. На тумбе лежала черная бархатная подушечка, отделанная золотистой тесьмой с кисточками, а на ней лежало то, что Марья сначала приняла за скальп чупакабры. Правда, приглядевшись, зависла над тумбой в шоке, а горгул, удовлетворенно вздохнув оттого, что всё идет как положено, перевернул часы. Марья же разглядывала противогаз с Земли, облепленный перьями, и пыталась понять, как он попал сюда и что за странное существо шастало в похожем экземпляре в тумане цветочной пыльцы.

— Скажите, уважаемый, — обратилась она к нему, — а у кого вот такие маски еще могут быть? У вас тут не водятся красные волосатые карлики-пигмеи? Просто наверху в такой маске кто-то бегал.

Горгул не понимал, почему избранный, вместо того чтобы бороться с жадностью обладания, вызванной артефактом, задает странные вопросы. Он понятия не имел, что сейчас мерещится испытуемому воину судьбы и почему тот спрашивает про каких-то волосатых карликов. Его задача была следить, чтобы артефакта не коснулись. Может, это хитрость для того, чтобы усыпить его бдительность? Но песок в часах кончился, артефакт так и лежал на подушке нетронутый, а значит, этот избранник мог пройти дальше.

Мария Спиридоновна ответов на свои вопросы не получила, но дождалась истечения времени, отмеренного часами, и очередного повествования про новое испытание.

— Ты баловень судьбы, тебя ведет удача, иль мудрость велика. Мы тут найдем ответ, весы замерят всё! В их справедливости сомнений нет. Лишь равновесие есть власти оправданье. Не колыхая сферы мироздания, могущество получит тот, кто это равновесие найдет. Лишь три попытки я смогу узреть, как, не касаясь чаш и самого пера, по центру ты весов стрелу заставишь замереть. Иди, судьбу узнай свою. Войти пора.

Каменный горгул распахнул очередные двери, и Марья вошла в ослепительно-белую комнату. Светильники на стенах горели ярко и чисто в отличие от всех остальных мест, где она побывала. Видимо, комната должна была символизировать чистоту намерений, уравновешенность мыслей или еще какие-нибудь прекрасные качества, которыми должен обладать избранный, но у Марии Спиридоновны это всё вызывало ассоциации со стерильностью операционной.

Посередине этой белизны, на постаменте, стояли серебряные весы. Обычные, с двумя чашами на цепочках. На одной из них лежало большое черное перо. Марья покосилась на горгула, но каменный монстр не был пернатым. Его крылья были сплошными и, наверное, ближе к драконьим: по перепонкам крыла шли то ли чешуйки, то ли еще какие мелкие-мелкие зернистые образования. И в других местах тоже вроде перьев не наблюдалось. Так что было не понятно, у кого позаимствовали такой шикарный экземпляр сантиметров тридцать в длину.

У другой чаши весов лежало множество мелких и крупных кусочков всяческих материалов. Разные металлы, дерево, стекло, минералы и еще какие-то не опознанные Марьей вещи. Всё это имело не только разную текстуру, цвет и форму, но, как сразу поняла Мария Спиридоновна, и разный вес. А на испытание равновесия, судя из заумной речи горгула, давалось три попытки. Или ты должен быть суперспецом по свойствам всего этого добра, или просто удачливым.

Мария Спиридоновна задумалась, а потом рассмеялась про себя. Ну неужели она всерьез собирается доказывать свою избранность и претендовать на какую-то там награду? Она просто хочет выйти из этого подземелья обратно наверх. Решив, что это будет отличная шутка для такого серьезного и пафосного в выполнении своей задачи монстра, которого она уже перестала бояться, Марья достала из сумочки веер и несколькими взмахами просто сдула перо с весов.

Вот только округлившиеся глаза каменного провожатого, когда стрелка встала ровнехонько по центру и, скрипнув, сама приоткрылась до этого невидимая дверь за весами, подсказали ей, что, кажется, шутка не удалась.

— Иди, достойный, и возьми свою награду, теперь тебе решать, как с нею поступить. Тебя дождавшись, покажу я выход и сам уйду туда, найду где отдых от бремени, служение закончив.

Марья с опаской потянула на себя дверь в помещение, куда горгул по каким-то причинам вдруг решил за ней не последовать, и вошла в темную комнату. Ну как темную? Освещения в ней не было, но в центре, светясь и сверкая, парила в воздухе миниатюрная шкатулка размером с кулак. В нее, под слегка приоткрытую крышку, втягивались многочисленные потоки, искрящиеся всевозможными цветами: серебряные, белые, зеленые, красные, желтые, синие, коричневые и других оттенков. Они переплетались между собой, вытекая из стен ручейками и речками, вся комната была ими заполнена. Потом шкатулка вдруг захлопнулась, потоки, как обрезанные, устремились в обратном направлении. Комната опустела, и стало бы совсем темно, если бы не сияние крошечной коробочки.

— Видимо, это и есть артефакт. Надо его взять. — Мария Спиридоновна двинулась к шкатулке, аккуратно ступая по полу, чтобы не запнуться вдруг обо что-нибудь и не упасть, ведь под ногами ничего видно не было. Опасаясь почему-то протянуть руку, она снова достала из немажоськи поварешку, которую убрала, убедившись, что горгул не опасен, и коснулась ей шкатулки. Может, это послужило каким-то сигналом, может, просто совпало, но ларец опять приоткрылся, и снова в комнату стали проникать светящиеся разноцветные потоки и втягиваться в крошечный артефакт. Неуверенно протянув руку со слегка подрагивающими пальцами, Марья прикоснулась к шкатулке, и тут же ее пронзила целая череда разноцветных неосязаемых потоков. Перед глазами вспыхнул ослепительный свет, заполняя собой пространство вокруг, с высоты птичьего полета мелькнули заснеженный лес и горы вдалеке, неожиданно сменившиеся видением большого серого камня, похожего на усеченное яйцо, и тонкой бледной женской руки, свисавшей с его края. Закружились перед глазами снежинки, и вот уже чьи-то мохнатые гигантские ноги идут по снегу, а она смотрит на них почему-то сверху вниз, находясь вверх тормашками. Потом перед глазами вдруг оказались какие-то до боли родные зеленые глаза и тихий голос позвал: