– Вот именно. И не надо так на меня смотреть. Бабушка каждый вечер посылала тете Кэрол ужин. Кармелла и Люси целый месяц жили у нас. И мною никто не помыкает, все очень меня любят. Особенно бабушка. Она всю свою жизнь посвятила нашему с Дар воспитанию. И никогда ничего не просила взамен.

– Ага, ничего, кроме твоего безоговорочного послушания, – бурчит Мэтт.

Но я пропускаю эту его реплику мимо ушей.

– А когда у меня были неприятности в колледже, бабушка на три дня закрыла магазин, чтобы быть рядом. Вот для чего существует семья. Так что, пожалуйста, не говори так, будто у моих родных нет души. Они добрые люди.

– Да, по отношению ко всем, кроме тебя и тети Поппи.

Слава богу, мы уже подошли к моему дому!

– Спасибо за зонт и за толстовку.

Мэтт поворачивается ко мне:

– Знаешь, на меня снизошло озарение. Думаю, я наконец понял, почему ты миришься с таким к себе отношением. – Мэтт прикусывает губу и делает вид, будто приглядывается ко мне. – Да ты боишься, Эмилия.

– Боюсь? – смеюсь я, – Ладно, Кузумано, думай что хочешь, мне все равно. – Я выхожу из-под зонта. – До завтра.

Мэтт хватает меня за рукав толстовки:

– Брось, Эм! Я не шучу. Ты боишься, потому что по своему опыту знаешь, как в твоей семье поступают с теми, кто не играет по правилам.

Капли дождя забрызгивают очки и стекают по носу.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что с тобой и с этой тетушкой Поппи обращаются так, будто вы хуже других. И все из-за каких-то гребаных бредней. – У меня учащается пульс, ведь Мэтт говорит о проклятии. – Это ненормально. То, как твоя бабушка порвала все связи с родной сестрой. Я всегда считал, что это противоестественно. А ты… Ты чуть ли не на цыпочках ходишь вокруг нее и Дарии, выполняешь все их прихоти. Черт, да ты даже готова отказаться от путешествия в Италию, хотя всегда об этом мечтала! И я уверен, ты будешь продолжать в том же духе, только бы они тебя любили. Ты боишься, что если перестанешь им подчиняться, то рано или поздно наступит день, когда ты останешься совсем одна. Как тетя Поппи.

Я хочу возразить, но не доверяю своему голосу и прикладываю пальцы к подбородку. Взгляд Кузумано становится теплее.

– Эй, я не хотел тебя расстраивать.

Мэтт без предупреждения наклоняется и целует меня в щеку. Я инстинктивно отшатываюсь назад. А потом, как будто этого унижения для него мало, вытираю ладонью щеку, к которой прикоснулись его губы. Даже при тусклом уличном освещении видно, что моя реакция его ранила.

– О господи, Мэтт, я вовсе не…

Он в очередной раз поднимает руку, призывая меня замолчать. Секунду просто смотрит на меня, а потом качает головой:

– Как ты не понимаешь – у тебя появилась уникальная возможность! А ты собираешься профукать ее, потому что до смерти боишься двигаться вперед? – Мэтт начинает тараторить, так всегда бывает, когда он злится. – Тебе двадцать девять лет, Эм. Ты давно уже не ребенок. Перестань притворяться, будто не видишь того, что у тебя под самым носом. Судьба дает тебе шанс. Так не упусти его. Потому что, помяни мое слово, однажды наступит день, когда ты очень пожалеешь о том, что отказалась от самого лучшего, что могло случиться в твоей жизни.

Я с трудом сглатываю, у меня вдруг пересыхает во рту. В голову закрадывается мысль о том, что этот разговор не имеет никакого отношения к Италии.

Мэтт прикасается к моей влажной щеке. В этот раз я запрещаю себе даже вздрагивать.

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – шепчу я в ответ, а сердце громче колотится в груди.

Это поворотный момент. Мэтт ждет, что я сделаю шаг навстречу, скажу что-нибудь такое, что даст ему надежду. Мой давний приятель, верный товарищ, с которым мне всегда было легко и просто, друг, за которого я пойду в огонь и в воду, хочет от меня большего, чем дружба. Но я не могу ему этого дать.

Я закрываю глаза. Мне тошно от страха, возмущения и чувства собственной вины.

– Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. И ты абсолютно прав. – Я улыбаюсь и хлопаю Мэтта по плечу. – Я действительно очень хочу полететь в Италию.

После этих слов я машу ему рукой и ухожу.

Господи боже мой, а ведь я научилась уклоняться от прямых ответов не хуже старшей сестры!

Как можно медленнее открываю парадную дверь, вхожу и оказываюсь в Африке: внутри очень жарко и душно. Бабушка так и не смогла адаптироваться к нью-йоркскому климату, и это единственная ее слабость. Мысленно возвращаюсь к разговору с Мэттом. Он в корне не прав. Я никогда не стану в семье изгоем, как тетя Поппи. С тихим щелчком я закрываю за собой дверь. В темноте иду по мозаичному полу и уже у самой лестницы спотыкаюсь о чью-то обувь.

– Черт! – непроизвольно вскрикиваю я и в следующую секунду прикрываю рот ладонью.

Но поздно. В холле включается свет. В дверях квартиры на первом этаже появляется квадратный силуэт бабушки. Она стоит, уперев руки в бока. Молния на ее полинявшем зеленом халате застегнута до самого подбородка.

– Silenzio! [10] – шипит бабушка. – Отца разбудишь.

У бабушки сильный акцент, и она то и дело разбавляет свой ломаный английский родными итальянскими словами и выражениями. Хотя б'oльшую часть своей жизни Роза Фонтана прожила в Америке, все эти годы в основном общалась с такими же иммигрантами, как и она сама, поэтому ее знание английского, скажем так, довольно скромное. Бабушка из тех, кто предпочитает изоляцию интеграции, а потом жалуется, что никак не может адаптироваться.