Ваня сам занимался огородными, приусадебными делами, поскольку маму, конечно же, допускать к сельскохозяйственным делам было нельзя, даже если бы она хотела. Поэтому тут Ваня мог делать что угодно, не вызывая лишних вопросов и не стесняясь никого.

Кроме него, это никому не было нужно.

Кто еще стал бы помогать Майоровым?

Так что Ваня, не опасаясь ненужных разоблачений, отгородил на участке уголок и приступил к работе.

Он, опять же, отнесся к ней очень ответственно и неторопливо, а также со страхом, волнением и сердечным трепетом. Он лелеял свои посадки, берег и холил. В саду у них росли четыре яблони среднего возраста, но он побоялся портить их все сразу и для экспериментов выбрал одну из них, которую было не очень жалко из-за ее корявого ствола, и с большим количеством веток, предоставлявших обширное поле для деятельности.

Нужного колера Ване удалось добиться почти сразу, и размер плодов был хороший, крупный, и форма их была очень красивая, почти идеально круглая, хотя именно к этому Ваня не стремился.

Но эти результаты доводили начинающего селекционера до слез. На вид яблоки были точно такие же, как в его снах, но вкус их был отвратителен – горький, как полынь, есть их было совершенно невозможно.

Ваня расстроился, но не опустил руки, а продолжал работать. И ничего не мог поделать, вкус плодов не изменялся, хотя выглядели они очень аппетитно – роскошные золотые яблоки.

Он снова зарылся в бумаги отца, но, как ни старался, не нашел в них ответа. Отец этим не занимался, а книги писали вскользь, да и те сведения, которые там были, давно уже устарели, Ваня проверил это еще в самом начале своей деятельности на этом поприще, и это не приближало его к цели.

Тогда Ваня стал действовать вслепую, полагаясь на авось.

Но это было еще хуже: он ощущал недостаток знаний, более того, он был уверен, что ему было неизвестно что-то основополагающее в этой проблеме, и как бы он ни бился, словно рыба об лед, у него ничего не получится, пока он не доберется до информации, а к ней-то у него как раз доступа не было.

Но он все равно не бросал попыток добиться желаемого.

Перед замужеством матери у него появилось, таким образом, свободное время, и он попробовал отвлечься от неприятностей с помощью своей мечты. Сразу после школы он выпил чаю с вареньем и спрятался в рабочей комнатке отца. Ему стало спокойнее, потому что здесь было тихо и не ощущалось присутствие посторонних. Даже мухи не осмеливались летать в этом святилище, где отец мечтал и работал.

– Жаль, что тебя нет, отец, – шепотом сказал Ваня и встал со стула. – Ты, говорят, был человек мягкий, но ты не допустил бы этой… этого безобразия.

Он в очередной раз пролистал аккуратно сложенные стопки тетрадок и вложенные в них отдельные листки, пожелтевшие от времени и с выцветшими записями. Он помнил эти записи наизусть – это было самое сильное впечатление его детства, поэтому не могло стереться из юной и качественной памяти просто так.

Мягкий шелест бумаги и знакомый почерк еще больше успокоили Ваню и перевели его раздраженно-нервозное состояние в тихую, не детскую совсем грусть.

Он уперся локтями в стол, мечтательно устремив взгляд за окно, где буйствовала зелень и было бы так легко и просторно, если бы у Майоровых был отец…

Ване очень не нравилось это тоскливое, сонное состояние духа, и он встряхнулся. Нечего сидеть дома, когда на улице так хорошо, и вообще, дел по горло… А он тут сидит, разнюнился…

Тогда он пошел проверять свои грядки. Их надо было прополоть, полить, проредить морковку. Участок был большой, грядок Ваня успел наделать много. На земле всегда работы хватает, зато и результат этой работы всегда радует душу, если не ленишься.

Ваня не умел лениться, а ведь иногда хотелось.

Привычное и самое любимое занятие подействовало на него, как всегда, хорошо, успокоительно, как будто и обстановка разрядилась, и терпеть эту обстановку как будто стало проще, чем за полчаса до этого. Ваня часто распрямлялся в полный рост, делал глубокий и свободный вдох и смотрел в блистающие небеса. Он набирался сил от матушки-земли, он не мог без нее жить.

Подходя ближе к дому, он зашел в открытую теплицу, где он в одном уголке уже второй год пытался вырастить несколько пальмочек, но пока у него ничего не получалось. Экзотические капризницы плохо приживались, дома за зиму почти совсем не росли и теряли листья, а летом на воздухе вроде бы чуть-чуть оживали и подрастали, и становились внешне уже почти похожими на взрослые, настоящие пальмы. Но их неизменно ожидал один и тот же конец – с них облетали листья, а стволы темнели и умирали, умирали навсегда, и приводили в отчаяние Ваню, который еще пробовал их реанимировать, возвратив в дом.

Не помогало.

А “младенцев” пальм ему каждый год привозил из Турции сын председателя, районный предприниматель.

– Выращивай, крестьянин! – говорил он Ване. – Научишься – будем их продавать здесь за бешеные деньги. Для красоты.

И хохотал над своими словами, как будто удачно пошутил.

А Ваня ничего не отвечал на это, только очень огорчался, когда растения погибали. Он всегда огорчался, когда любое растение гибло, и старался спасти, если мог. Получалось не всегда.

Нынешнее поколение пальмочек лишь недавно, буквально на днях, было выпущено на свежий воздух, и пока еще не было ясно, приживаются они или нет. Во всяком случае, листочки их говорили о том, что им плохо, что они болеют и просят сжалиться над ними и сделать с ними что-нибудь… Например, вернуть их на исконное место проживания и больше не тревожить…