– Ах ты, мастер, золотые руки!

Но он, оскорбленный до глубины души потребительским отношением всех доярок ко всем мастерам, всячески уклонялся от ее поцелуев и не принимал никаких благодарностей. Кроме того, он слишком задержался тут, дома с мамой за это время могли случиться какие угодно неприятности, да и вообще, мало ли какие дела у него были запланированы на это время! А дояркам было все равно, лишь бы соблюсти свой интерес.

В конце концов, он вырвался от тети Кати.

– Фу, бука! – сказала она.

Он покраснел и бросился вон из коровника.

Первым делом побежал домой, но внезапно вспомнил, что оставил открытой мастерскую, а вернулись или нет трактористы, не знает. Охотников до этого добра встречалось много, держи ухо востро. Как председатель не борется с процветающим воровством, вряд ли это можно искоренить.

Но, к счастью, он издалека увидел в мастерских свет и знакомые очертания трактористов. Вздохнул с облегчением, снова развернулся и побежал к дому, как можно быстрее. Пусть там и не случилось ничего, все равно маму нужно проверить.

Он выскочил из кустов на тропинку, ведущую к их огороду, и остановился так, что ушиб ногу. Он увидел на пятачке рядом с сараем большой яркий автомобиль, наполовину скрытый углом дома. Эта дорогущая иномарка была здесь неуместна, на фоне отсутствия в самом селе асфальта и при свободно гуляющих по округе курах, гусях и в особенности индюках. Ваня тоскливо посмотрел на нее и свернул к старому школьному стадиону, где уже, конечно, никого из мальчишек не было. Только пустая проржавевшая до дыр эмалированная литровая кружка валялась с краю, обозначая одну из границ футбольных ворот. Ваня подошел к ней, постоял немного, раскачивая ее носком старого кеда, потом столкнул ее с места и стал бродить по площадке, а кружку пинал впереди себя, словно это был мяч.

Ему и так не очень-то хотелось домой, хотя надо было туда идти, а теперь вид этой красивой и неуместной машины совсем отбил у него желание возвращаться. Он знал, какую картину застанет там, и очень ясно представлял себе взгляд матери, который говорил об одном: не мешай мне наслаждаться последними днями, малыш, и ты будешь вознагражден. Если не сейчас, то в будущем.

И будущий отчим покосится на него с торжеством: пока мамаша в моих руках, ничего-то ты мне не сделаешь, сосунок!

И он действительно ничего не сделает.

Не может сделать.

Скорее бы этот кошмар закончился.

Со стадиона он направился к пруду, где долго сидел в кромешной темноте, слушая кваканье лягушек и оглушительный треск цикад и забывая отмахиваться от полчищ голодных комаров, в таком он был отчаянии.

А когда окончательно наступила ночь и деваться больше было некуда, ему пришлось все-таки вернуться домой.

Сначала он обошел дом кругом. Машины уже не было. Он с облегчением вздохнул и вошел во двор, запер его, а оттуда вошел в кухню.

Там горел свет.

Ваня на минутку зажмурился, потом сказал наугад:

– Привет, мам.

– Здравствуй, сынок.

Голос у нее был, как всегда, спокойный и усталый.

Он открыл глаза.

Галина сидела за столом, где совсем недавно пили чай и ели пышный кремовый торт. Галина сказала:

– Садись, сынок, чай еще горячий.

– Нет, спасибо, я не хочу.

– Как прошел день?

– Нормально.

– Как в школе?

– Хорошо.

– Ну, вот и слава Богу.

Она замолчала и устремила взгляд в чашку, где еще был чай. Весь этот разговор также был пустой формальностью, Ваня всей душой чувствовал его пустоту и равнодушие, но не мог хлопнуть дверью на больную маму и предъявлять свои права.

– Я устал, мам. Пойду спать.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Никто не называл это непонятное событие свадьбой. Это вообще трудно было как-либо назвать. Даже в селе Агеево, где людей нелегко было смутить, все осознавали противоестественность происходящего. Но никто ничего не мог сделать, чтобы помешать. Да и кому это было нужно?

Государственная регистрация брака – так это назвали в сельсовете и отослали будущих молодоженов в ЗАГС в районном центре. Ваня Майоров не принимал в этом никакого участия. Он прятался по углам от бурной деятельности, раздутой женихом, и угрюмо следил, как он возит маму по всем официальным кабинетам на своей роскошной машине, а мама тихо сияет от гордости и счастья.

Она ничего не хотела видеть и слышать, кроме того, что ей было приятно.

А Ваня здесь все видел и все понимал.

Он чувствовал всей душой, что он лишний, что он всем только мешает. Последние дни перед “регистрацией” он почти не заходил домой. Немного еды он брал с собой и ел свою сухомятку где придется, лишь бы никто этого не заметил. Да и эти простые продукты он ел неохотно, они казались ему горькими, будто он их украл. И спал он совсем мало – только закрывал глаза, как на него накатывались одинаковые страшные мысли, от которых не только сон убегал, но и вообще хоть в петлю лезь… Он вертелся с боку на бок, но уснуть не мог, как ни старался. У него было ощущение, что его затягивает в болото и нет возможности спастись.