Шрифт:
— А мы все будем караулить девочку? — спросил Эмиль, зевая.
— Которую? Дочь или мать? — все так же устало улыбался Дору.
— С матерью мы всем скопом не справимся, — ответил с ухмылкой Эмиль. — Это Тина еще не проснулась. Завтра граф пожалеет, что не дождался пятницы.
— А вместе с ним пожалеем все мы! — расхохотался Дору уже в голос.
Глава 24 "Новая Валентина"
Солнце еще даже не думало опускаться за высокую гору, а сон окончательно оставил графа. Валентина спала рядом, уткнувшись лицом в подушку, но Александр по-прежнему держал ее за запястье: ласки лишили ее сил, но не желания свободы от семейных уз. А вырвись она из башни сейчас, горбун не сумеет защитить ребенка. А все вампиры останутся запертыми в замке до позднего весеннего заката.
— Александр, — даже его вампирскому слуху осталось непонятным, что преобладало в голосе проснувшейся графини: просьба или приказ. — Вы порвали рубашку, дайте мне другую одежду…
— Еще не вечер. Закутайся в простынь и спи. Я не отпущу тебя.
— Дотащите меня до шкафа, и я сама возьму одежду.
— Спи, Тина, иначе я тебя поцелую…
Он не поворачивал головы и сейчас гадал, замолчала ли она только или еще и глаза закрыла. Она точно не спала — он чувствовал, как она проверяет на крепость его хватку.
— А могу ли я надеть…
Граф замер, гадая теперь, попросит она платье или эти проклятые джинсы.
— Свадебное платье?
Граф чуть не поперхнулся по живой привычке.
— Тебе будет неудобно в нем спать…
— А я не буду в нем спать, я буду в нем танцевать! — голос ее прозвучал твердо, как прежде голос вильи. Только теперь в нем, вместо злости, чувствовалась непоколебимая уверенность. — Я ведь русалка, вы сами сказали. А русалки любят танцевать, верно?
Руки графа медленно скользнула вверх по руке и замерла на набухшей молоком груди. Он закусил губу, но не смог сдержать желания коснуться пальцем упругого соска.
— Мне больно.
— Я знаю.
Он перевернулся на живот, и, когда сомкнул на соске губы, Валентина со стоном вдавила затылок в подушку. На язык вампира мгновенно брызнули желтовато- белые капли, и он отстранился, но тут же, точно в привычном кровавом тумане, который теперь, правда, походил на снегопад, увидел, как молоко проступило уже и на втором соске. Поддаваясь порыву, он коснулся языком набухшего бугорка, и в этот раз Валентина не дернулась и не сделала попытки отстраниться. Когда же Александр решил, что довольно облегчил ей страдания, и попытался уйти на свою подушку, Валентина запустила пальцы в его волосы до сладостной дрожи знакомым движением и вернула на грудь.
Привкус молока на губах казался вампиру странным — сладковато-ванильным, приторно-дурманящим, до боли знакомо-живым… Молоко не капало, а струилось по горлу, гася вспыхнувший в нем знойный пожар вечерней жажды, будто молоко было теплой кровью.
— Я схожу с ума, — прошептал Александр, с трудом разлепив темные губы, чтобы вернуть соску свободу.
Левая грудь сдулась, но по его длинным пальцам, поддерживавшим правую, побежали три тонких белых струйки. Он не позволил себе тронуть ее грудь во время любовных игр, терзая полдня несчастные губы, а теперь творил недозволительное.
— Пожалуйста…
Валентина со стоном повалилась на кровать, оставшись без поддержки его рук.
— Нет, я не стану больше этого делать… — замотал головой граф, чтобы губы его не исполнили просьбу распростертой перед ним молодой матери. — Я принесу ребенка…
— Нет!
Валентина тут же села и обхватила себя руками, полностью скрыв опавшую и набухшую грудь от горящего взгляда мужа.
— Не надо, — голос ее упал до шепота. — Я вытерплю… Это не смертельная боль… Ой, что я говорю…
И тут она рассмеялась совсем по-живому, будто вновь стала напуганной девушкой, попавшей в ловушку собственных страхов и надежд, загнавших ее в холодные мрачные стены вампирского замка. Граф осторожно коснулся острых плеч, стараясь не смотреть сквозь растопыренные пальцы жены, чтобы вновь не ощутить необъяснимое томление: будто перед ним, вместо материнской груди, сочилась кровью прокушенная шея. Что за наваждение!
— Я боюсь, — смех прервался так же неожиданно, как и начался, будто до Валентины лишь сейчас дошел смысл графских слов. — Не кадо… Вы же обещали мне дать время до заката.
— Я много чего наобещал тебе… — усмехнулся Александр. — Ты все еще мне веришь?
Он приподнялся на локте и с наслаждением смотрел ей в глаза, в которых за пеленой слез колыхалось мутное серое озеро. И с радостью предвкушал полное возвращение смертной девушки, ведь вильи не умеют плакать, они умеют лишь рыдать в отчаянной злобе.
— Ты не должна бояться собственной дочери. Наши инстинкты слишком сильны, чтобы мы смогли усыпить их страхом. Ты полюбишь кашу девочку, как только увидишь. И станешь прекрасной матерью. Это твое предназначение, а судьба не слепа и не выбирает слабых.