Она замерла, перестав дышать?

— Ответь честно…

Да какая честность в океане лжи?!

— Тебе нравятся летучие мыши или тебя раздирает любопытство увидеть моего сына в образе летучей мыши?

Валентина вся сжалась, не в силах выбрать самый безопасный ответ.

— Или он рассказал тебе, что я летаю зимой?

Вот это был уже барабанный бой, с которым не в силах было соперничать ухающее сердце смертной девушки. Валентина вскочила и сжала перед собой руки, чуть не сложив ладони в молитвенном жесте.

— Я просто хотела рисовать! Я… я люблю мышей, — затараторила она и осеклась.

— Я сделала прекрасных кукол… — стала искать она оправдание такой необдуманной фразе. — Именно они познакомили нас с Дору…

Это сообщение показалось графу интереснее книги. И Валентина зажмурилась уже по делу: керосиновая лампа — да что там лампа! — даже театральный софит не мог соперничать с яркостью вампирских глаз.

— Яс первого вечера хотел задать тебе этот вопрос, — отчеканил граф, и Валентина осторожно приоткрыла глаза, чтобы обнаружить привычную темень.

— А сын вам ничего не рассказал?

Вопрос был правдивый — она понятия не имела, что Дору наплел отцу про их отношения, и сейчас сильнее смерти боялась спутать юному графу последние карты, раз он признался, что у него на руках не осталось никаких козырей.

— Можешь ничего не рассказывать, — буркнул граф зло. — Мне, по правде говоря, это совершенно не интересно. Знания того, что ты любишь моего сына хотя бы за то, что он умеет превращаться в летучую мышь, с меня довольно…

— Не только за это! — выкрикнула Валентина, не зная, что скажет дальше, если граф потребует от нее развить мысль, но он не потребовал, просто буркнул еще тише:

— Меня это радует. И прошу тебя, не злись на моего сына за отказ предстать перед тобой в образе летучей мыши. Поверь мне, это не очень приятное занятие, и мы принимаем образ животного только в самых крайних случаях… И ты о них скоро узнаешь сама, — опередил граф возможный вопрос гостьи.

Возможный в его понимании, так как сама Валентина не собиралась ничего спрашивать, уже жалея, что затронула тему летучих мышей. Хотя, возможно, это был самый безопасный разговор из всех возможных, если вообще с графом возможно было говорить, в чем она очень даже сомневалась. Он тяготился ее обществом. Возможно, не только в силу подконтрольного голода, но и потому, что она была совершенно неинтересным собеседником. Да и о чем можно говорить с человеком, который старше тебя чуть ли не на целых два столетия…

— Разрешите мне уйти? — вдруг, неожиданно для самой себя, попросила Валентина, нарушая договоренность с Дору.

— Я не держу тебя, дитя мое… В стенах замка ты свободна. Только не проси меня провожать тебя. Это… — граф запнулся. — Сейчас не в моих силах.

Валентина сделала шаг назад — машинально, даже не задумываясь, что за спиной может оказаться диван, но на ее счастье, диван остался в стороне, а за спиной зиял зев двери, где призывно пылала керосинка.

— Благодарю вас за халат, — проговорила она на самом пороге. — Он очень согрел меня…

— Благодари халат, не меня, — совсем уж зло выдал граф. — Я давно не могу никого согреть.

Валентина сделала еще шаг и схватила лампу. Теперь лицо ее пылало — стыдом, страхом и огнем.

— Доброй вам ночи…

— Утра. Уже почти утро. И я так редко желаю кому-то доброго утра…

Шестое чувство подсказывало Валентине, что нужно бежать, но пока она шла, пытаясь удалиться величественно, чтобы не ронять статуса невесты вампира, но вот когда она услышала за спиной тихое:

— Вернись, дитя мое…

Она, не оборачиваясь, бросилась по коридору вперед. А когда ударилась о дубовую дверь одновременно и лампой, и носом, услышала уже тихо повторенную просьбу, на которую обернулась резко — выставив вперед лампу, хотя и понимала, что керосинке не сослужить роль щита. Но рядом никого не оказалось.

— Валентина, вернись и закрой дверь. Будь так добра.

Голос оставался тихий. Он шел издалека. Валентина опустила руку и, свет от лампы разлился вокруг ее ног, точно янтарный мед, и она в нем завязла, как настоящая глупая муха. Муха, пойманная в сети страха. Надо же было так опозориться, надо было… Надо было закрыть дверь, которую сама открыла.

В этом доме она — невеста, а не жертва. Усвой это раз и навсегда и действуй соответственно своему статусу — но, увы, только рассуждать было легко, а ноги, которые должны были вернуть ее к двери, не слушались, тряслись, а потом вообще сделались ватными. Ну да, ну да… Только так и заигрывают с родителем ненавистного женишка. Только так и никак иначе ведут себя наедине с хищником.

— Простите меня, граф, — произнесла Валентина срывающимся шепотом и, не дождавшись в ответ даже простого спасибо, затворила дверь.