Сперва старик прирезал лошадь, а потом, сняв топор с пояса, рассек грудную клетку и обнажил брюшину – Август отвернулся от отвратительного зрелища, зажав краем куртки нос. Зачерпнув лошадиной крови дед очертил границы пораженной зоны на торсах мужика и безногого. Затем сел на четвереньки и разгреб снег, а когда обнажилась мерзлая почва, застучал по ней в особом ритме.

Оба пострадавших в аварии на своих двоих сошли с рельсов, привязав телегу к практически не пострадавшему мотоциклу. Взмокший от напряжения Тимур рухнул в снег, как только исцеленные скрылись из виду; пассажиры расходились по вагонам и только брызги крови на кабине машиниста да отлетевшие во время удара ноги мотоциклиста под насыпью могли привести участников аварии в замешательство: они-то были уверены, что столкновение обошлось без травм, только лошадь сбежала.

Август помог подняться деду и, бросив последний взгляд на пятно выжженной до черноты почвы, где только что лежала истинная жертва, отданная смерти в обмен на акт исцеления, побежал греться в купе.

2.

Ладони взмокли, а сердце не попадало в такт моргающей лампе: там, под потолком, пары натрия в газоразрядной трубке марким желтым пятнали куртки школьников, пока девятиклассник Август Резов пытался поддеть ножиком щеколду на окошке кабины дежурного вахтера.

Из коридора послышались голоса, и мальчик паникуя завернулся в чье-то пуховое пальто, замерев аккурат под крючком, на котором держалось хрупкое прикрытие. Истертая древесина паркета разнесла по подвалу грузный перестук каблуков директрисы. У Августа на языке вертелось ее имя, шершавое и терпкое…

– Ключи от пандусов для колясочников, – сказала директор Барнохон тому, кто шаркал позади, не поспевая за широким шагом женщины. Старик-вахтер, чьего имени Август не знал, прошаркал к двери и отпер путь в святая святых, к хранилищу ключей.

Дышать под курткой становилось все тяжелее, а от мысли о том, что Барнохон, замечающая отсутствие сменки с другого конца коридора, повернется в его сторону и заметит ноги, торчащие из-под висящей куртки, становилось нехорошо. Он больше не мог рисковать, подглядывая через расстегнутую молнию, и теперь, смежив веки, ловил каждый звук, а с задворок сознания меж тем пробивалось паническое подозрение, что взрослые заметили царапины от его ножа возле щеколды и теперь стоят к неудачливому воришке вплотную с наручниками наперевес.

Но все обошлось: получив желаемые ключи – разве в школе есть инвалиды? – директор направилась к выходу. Вахтер же, зараза, уже уселся за стеклом и, судя по стуку, начал расставлять фигуры на шахматной доске, однако Барнохон окликнула его и поторопила проверить работу пандусов.

Август бросил взгляд на часы – до конца урока оставалось десять минут, самое опасное время, дежурные уже спустились накрывать и скоро, еще до звонка, в столовую понесутся самые голодные. Подвал им совсем не по пути, однако к обеду гардеробщица возвращалась с перерыва, так что едва голоса директора и вахтера затихли, он бросился к окошку вахты, за которым, помимо отчаянных пешек и вооруженных до зубов слонов, в уголке, имевшем славу стола находок, среди слетевших с рюкзаков значков с незнакомыми Августу персонажами и забытой шапки устроилась его добыча: сиреневый камешек. Неограненный, неправильной формы, он весь струился, будто изошник пролил в раковину масляный черный и фиолетовый, сбрызнул белыми разводами и не стал смывать.

Он не мог забрать его, ложь легла бы поверх камня, испортив находку. Из этой породы монахи ковали подвески Святого Стрекозы. Август не хотел быть привязанным к этому сокровищу, а ведь его, как заявившего о владении камнем, могли запомнить на вахте. Пока никто не заметил очевидно украденный у церковников чароит, его следовало изъять.

Да, Августу было проще украсть желаемое, чем соврать. Он дорожил словами, отмерял их рукой казначея и с отвращением избегал школьных спектаклей. Как могут люди пятнать себя ложью? Им самим не противно?

Но едва заметив царапины вокруг щеколды окошка вахтера, он содрогнулся от вины и, решив испытать удачу, присел перед дверью и для пробы нажал и подергал ручку, чтобы оценить надежность замка. Стоило надавить, как дверь поддалась, впуская подростка в комнату вахтера. Старик не запер!

Он вышел, сжимая в кармане брюк добычу, и вздрогнул, когда в раздевалку влетели взбудораженные школьники. Запрыгивая на лавку все они приникли к высокому подвальному окошку, Август же, зараженный настроением толпы, тоже встал на цыпочки в надежде разглядеть, что же происходит снаружи, у главного входа.

Снаружи прочь от школы промчались наспех напялившие куртки те неудачники, что забыли тетрадь с домашкой дома и теперь пытались урвать у обеденного перерыва время добежать домой и обратно, но не это приковало к себе внимание стайки школьников: во дворе из до боли знакомого Августу москвича его дед вытащил пацана, закутанного в плед, и опустил его в инвалидную коляску, пристегнув парня поперек туловища ремнем и затянув такие же крепежи на безвольных ногах, обернутых пледом. Парень сразу обмяк в кресле, словно без ремней давно свалился бы на асфальт, под ноги встречающему директору.

Мартын Резов, мрачный старик, нависающий над собеседниками, бросил пару слов директору и сел за руль навечно провонявшей деревенской пылью машины. Кто-то за шиворот оттащил Августа от окна. Взбешенный Кислов, хоть и был ниже и в очках, нехило так заехал однокласснику в живот его же рюкзаком:

– Какого черта я должен таскать твои манатки и искать тебя по всей школе, Резов?

– Потому что не можешь без меня прожить – Август демонстративно задрал рукав и бросил взгляд на неработающие часы – и пятнадцати минут? – Было бы круто сказать это со снисходительным взглядом сверху вниз, на одном дыхании, но реальность скрутила его в спазме, прижавшим руку к животу, пытающимся восстановить дыхание. И все же этого хватило: Кирилл Кислов, бешено сжав кулаки, вдруг выдохнул и, поправив воротник-стойку, вышел из гардероба, смешавшись с толпой школьников, хлынувшей в вестибюль, чтобы посмотреть на диковинную новинку на колесах.