Человек – это прообраз всех парадигм и идейностей. Проект, какую-то модель развития или новую историософему ни в коем разе не стоит отводить от вождя антропоцентризма. Всем им следует обитать в человеке как универсальным сущностям. С этой точки зрения, мои работы можно воздвигнуть под ореол поисков универсальности. Все вышеперечисленные авторы интуитивно чувствовали наступление новой вехи среди классических течений философии. Поры бы уже идти не «Назад к вещам!» как призывал Гуссерль; нужно ступить на тропу обработки материала актуального здесь и сейчас – в настоящем, а не застрявшего в прошлом. Прогноз истории немыслим без какого-то прогнозирования в человеке. Но какая часть нашей природы ещё слабо освещена, чему нужно вручить мегафон, чтобы неведомое нам смогло громко заявить о себе? Обобщая всё вышесказанное, этим неизведанным оказывается внутреннее пространство человеческой мысли.

Субъективное семантическое пространство – это операциональная модель представления категориальной структуры индивидуального сознания в виде математического пространства, координатные оси которого соответствуют имплицитно присущим индивиду основаниям категоризации, а значения некоторой содержательной области задаются как координатные точки или вектора, размещённые в этом пространстве [8] .

В статье В. Ф. Петренко я готов расписаться под каждым словом. Суть зиждется на обосновании человеческой мысли в образе модели определённого вида. В психологии такие модели возводились при анализе памяти, деля её на кратковременную, долговременную и т. д. Схожим принципом обладает семантический дискурс, где в поле зрения скрыт некий перечень знаков, скрывающий не одно значение, а, как правило, условие для новой группировки означаемых, т. е. сведение последних в новую категорию. Знания только тогда и усваиваются, когда память, словно уже по протоптанной тропке проводит данные в заранее подготовленную область. Субъективное семантическое пространство – это некоторого рода гардеробный шкаф. Вы не будете складывать в него продукты, мусор или прочую мебель. Гардероб был сделан для размещения в нём одежды, т. к. мастер ещё на стадии планировки видел, где будут вешалки, где крючки и т. д. То же и с внутренним полем, которое адаптирует то или иное знание в соответствии с его атрибутикой под определённый вектор, точку или уровень, в зависимости от образа семантической модели. Платон хорошо это высказал на примере про лошадей [9] , где сущность предмета, в данном случае, «лошадность», нельзя увидеть без заранее предрасположенного к её усмотрению взгляда.

Принимается, что для каждой ситуации есть своё семантическое пространство и в зависимости от поставленной задачи, когнитивная структура будет либо усложнённой (для решения математических алгоритмов), либо упрощённой (для бытовых и обыденных дел). Философия универсальна, от чего и модель обосновывается одна – универсальная для всех. Это семантическое пространство есть современная интерпретация универсалия, каковым в истории обозначался посредник между идеальным и материальным. Таковым посредником, «парадигмальным проектом» нарекается основа всей книги – семидольная модель человека, которую необходимо воспринимать символически и никак иначе.

Что делает универсалий универсалием? Если вещь имеет одну цель для обозначения, то она менее универсальна чем способная быть адаптивной ко множеству явлений. Многозначность предмета отражает его символическую натуру. Именно в символике покоится смысл универсализма, когда интерпретация не единична, а обладает множественной выборкой.

Символизация и аллегоризация – два основных приёма, по которым проходило историческое развитие представлений метафизической телесности. Символ – это вечно ускользающее, никогда не достижимое и таящее в себе образ. Аллегория – это понятие, ужатая версия образа, более поверхностная форма, но которая в связке с другими аллегориями приближает нас к символу. Символ – это прародитель аллегории и чем больше изошедших понятий будет сведено к единству, тем быстрее мысль снова подберётся к очередному образу, чтобы тот снова отошёл в тень, предоставив новую порцию аллегорической понятийности.

Таково моё понимание символического и аллегорического. Корить меня за такое представление не стоит, т. к. до XVIII в. разделение символа и аллегории вовсе не подлежало рассмотрению. С приходом «Бури и натиска» пришла литература Гёте, который первым задался вопросом о соотношении двух определений с целью получения точного и ясного ответа. Периоды вселенского аллегоризма и метафизического символизма средневековья только краем задевали остроугольную проблематику. Данте был уже ближе к точному определению того, что есть символ, а что аллегория, но также проходит эту тему довольно поверхностно. Гёте, напротив, поставил перед собой задачу разъяснить особенность восприятия символа и аллегории [10] . «Аллегорическое отличается от символического тем, что последнее обозначает косвенно, а первое прямо», написано в «О предметах изобразительного искусства». Итак, аллегория, оно же понятие, бьёт указательно и конкретно, когда как первое остаётся абстрактным и своего рода прапонятием.

Символ есть прообраз аллегории и будучи никогда не явленным, он ассоциируется с истинно трансцендентным, всегда потенциальным и лишь подразумевающимся. Влечение к этой сокровенности выходит получением подачек – понятий, как попыток выразить улетучивающуюся истину. История только и двигалась манящими символами, их расщеплением, повторным связыванием и очередным расколачиванием на какое-то множество. К примеру, чувствуя в природе всё увиливающую тайну, мы воплотили её в богах и мифах, как бы раскроив трудно прочитываемый символ на аллегорические образы. Уже создав пантеон, божественную иерархию, аллегоризация вновь заменяется символом – общим для всего первоначалом. Им становится натуралистическое мировоззрение основывающееся на стихийных элементалях. Вода стала единично отобранным понятием (аллегорией), но в сочетании с тремя остальными, получался новый образ (символ) – предпочтительность абстрактного и более отвлечённого (числа, атомы). Решив синтезировать эти частности, новой общностью пришёл уклон в сторону этических и идеалистических учений. Чехарда символов и аллегорий идёт от самой античности вплоть до наших дней и это будет нашим доверенным на всём историсофском пути.

Символ – это пародия на духа-беглеца, не существующего в чистом виде и проклятого постоянно скрываться в каком-то предмете. Ощущая рядом с собой человеческое домогательство, этот хитрый сгусток пневмы «перебегает» в следующий предмет, а нас, горе-сыщиков оставляет с пустышкой. Нам же, негодуя от вновь упущенной истины не остаётся ничего другого, кроме как клюнуть на следующую приманку и продолжить искать совращающую трансцендентность.

Вернёмся же теперь к доминанте всего произведения. Семидольная модель человека – это попытка обоснования нового универсалия. Гёте тоже искал универсалий – прообраз или даже первообраз всего сущего. Был он удовлетворён своей находкой или же всё продолжал грезить уловом посущественней, но достоянием его раскопок стал «первичный феномен» [11] . В связке с гётевским пониманием символа и аллегории указывается, что сущность первичного феномена в символе, т. е. прапонятии для будущих аллегорий, строящихся вокруг символического явления.