Мы шли вглубь узкого пространства, которое, вероятно, не было изначально таким уж маленьким, но сейчас все свободное пространство занимали костюмы, платья, шляпы с перьями, перчатки, ботинки, шпаги и доспехи. В общем, настоящий дивный мир, скрытый от любопытных глаз.

Когда тетя Галя действительно не могла меня взять, тогда я попадал к буфетчице тете Наде в ароматный мир коричных крендельков и булочек с изюмом. Делать в буфете мне ничего не разрешалось, поэтому я просто сидел и листал детские книги и атласы с картинками.

В финальном спектакле я исполнял роль деревенского мальчишки, у меня не было слов, нужно было просто бегать с другими ребятами туда-сюда по сцене время от времени. Говорили, что сыграл я довольно-таки убедительно. На этом моя «карьера» в театре закончилась, а в подростковом возрасте интерес всецело переключился на кино. Кино буквально поглотило меня. Не было ни одной недели, чтобы я не посмотрел что-то новое. После школы я шел в соседний с домом кинотеатр и видел, наверное, все фильмы, выходившие в те годы. Билеты для школьников в дневные часы стоили совсем дешево, поэтому даже скромных карманных денег хватало на билет и булочку, которую я протаскивал в рюкзаке. Я смотрел все фильмы – хорошие, плохие, даже очень плохие, я просто не мог насытиться. По вечерам, сделав уроки, я опять садился за просмотр фильмов, но с дисков, которые приносила мне мама. Не знаю, кто записывал ей диски, но подборка фильмов совершенно отличалась от того, что показывали в кинотеатре. В основном классика кино, старые, иногда черно-белые фильмы культовых режиссеров – Куросава, Феллини, Джармуш, Кубрик, Хичкок, Годар составляли мне компанию по вечерам. Часто мама присоединялась к просмотру, это было чуть ли не единственное, что мы делали вместе в течение дня, и потом нам было что обсудить.

Не скажу, что я сильно грустил по папе. Пару раз я спрашивал маму, почему папа не приезжает. Сначала она отвечала, что он в экспедиции на полгода, такой ответ меня устраивал, потому что всю мою маленькую жизнь отец ездил в экспедиции от нескольких недель до месяцев. Он работал биологом в научно-исследовательском институте и состоял в группе активистов, постоянно выезжающих изучать флору и фауну в самые разные уголки страны.

Но была одна нестыковка в маминой версии отсутствия папы – он всегда присылал мне письма из поездок. Я бережно складывал полученные письма в оранжевую жестяную коробку от печенья. Кроме самих писем внутри конвертов я находил маленькие предметы – листочки, засушенные цветы, крошечные ракушки. Он начал отправлять мне письма еще до того, как я мог сам их прочесть. Но даже тогда мне было важно рассматривать конверты с самыми разными марками, иногда потертые, немного грязные, но всегда долгожданные и приносящие радость. Мама говорила:

– Смотри, что у меня тут. Танцуй! – Почему-то она думала, что при получении письма обязательно надо танцевать, и я танцевал и прыгал от радости на совершенно добровольной основе. Просто не мог усидеть на месте.

Все эти письма я храню до сих пор. Вот, например, одно из них, отправленное отцом с Камчатки. В тот год мне исполнилось 4 года. На белый квадратный конверт наклеены три маленькие марки и одна подлиннее. Внутри сложенный лист бумаги, выдранный из его толстого блокнота с черной обложкой. Письмо написано крупными печатными буквами. Совсем короткое. Я представлял себе Камчатку как опасную планету, где папа с сумкой наперевес пробирается к морю, перепрыгивая с одного камня на другой, чтобы не упасть в горячую лаву. Кроме письма в конверт был вложен еще засушенный и потерявший цвет от времени цветок орхидеи. О том, что это орхидея, я как раз и узнал из письма:

В 5 лет я перестал получать письма, а отец так и не появлялся. После приезда бабушки и дедушки, ознаменовавшегося мамиными криками и разбитой вазой, мама сказала:

– Все, не спрашивай меня больше, он уехал и больше никогда не вернется. Мы с тобой теперь одни.

Спрашивать я перестал, но писем все равно ждал, как и лета у бабушки с дедушкой, но ни того, ни другого не случалось. Жизнь шла своим чередом. Пока в 9 лет отец не вернулся, чтобы забрать меня на лето в «Убежище».

Городок, в котором я проводил лето, был типичной расформированной военной частью: довольно большая площадь в центре с непрерывно работающим через громкоговоритель радио, от площади расходилось несколько улиц с четырехэтажными домами, школа, детский сад, администрация, бывшая больница, ставшая домом престарелых, по краям городка частные дома, стадион, баня, котельная, огороды, а дальше бескрайние просторы преимущественно хвойного леса, ручьи, озера, проселочные дороги, ведущие к крошечным полузаброшенным деревням. Одним словом – глушь, но в этой глуши было столько свободы, сколько только может пожелать ребенок. Я уходил гулять утром и возвращался уже затемно, меня никто не искал, не переживал, что я покалечусь, убьюсь, что меня украдут и что там еще говорят родители городским детям. Я был предоставлен сам себе и о большем не просил. После лета в город я возвращался немного дикарем, с отросшими волосами, закрутившимися в светлые кудряшки, за три месяца я отвыкал от слоев одежды, тяжелой обуви, городских и школьных правил. Пару дней после возвращения мне было немного не по себе, требовалось время, чтобы опять привыкнуть к регламентированной городской жизни.

Зато, когда я приезжал на лето, привыкать к свободе мне не нужно было ни секунды. Тут я был сразу своим.

История, которую вы сейчас прочитаете, начинается здесь: 31 мая, в поезде, который вот-вот тронется и увезет меня в лето. Школьный год закончился. Десятый школьный год моей жизни, если быть точнее. Оставался всего один год школы, год, чтобы понять, куда поступать и кем быть. После лета мне предстояло принять множество решений, и ни к одному из них я не был готов. Я решил, что это последнее лето, когда я могу побыть беззаботным ребенком, я был твердо намерен использовать лето на полную катушку.