Пробуждение национального самосознания естественно вело Православную Болгарию к стремлению возобновить священный дар равноапостольных Кирилла и Мефодия, славить Бога и слышать слово Божие на родном языке. Болгары начали просить, а потом и требовать от Константинопольской Патриархии возвращения отнятого у них права совершать славянские богослужения, иметь национальное духовенство. Но, как отмечено в очерках Ф. Канитца, «греческое золото и интриги держав, из которых каждая преследовала свои цели, препятствовали болгарам освободиться от фанариотского давления». Нередко Фанару удавалось руками турецких властей расправляться с болгарскими патриотами.

Греко-болгарское противоборство породило у папского Рима надежды на вовлечение болгар в унию. Рим не скупился на медоточивые заверения в полном уважении к болгарской нации, предлагая служить мессы на болгарском языке, лишь бы Болгария отступила от Христова Православия и поклонилась «земному божеству» – папе. «Католичнейшая» Франция, не раз союзничавшая с исламским султанатом и провоцировавшая турок на вражду и войны с Россией, согласилась финансировать папский проект. Началась вербовка болгарских пропагандистов униатства. Отступник Драган Цанков, на французские деньги издававший газету «Болгария», заявлял со страниц ее, будто «только благословение Римского Престола откроет для болгар путь к европейскому просвещению». Некоторые действительно соблазнялись лукавым доводом: «Подчиниться “доброму” Риму лучше, чем злому Фанару». Соблазнители образовали из болгарских униатов две епархии, и папа даровал им «архиепископа»-болгарина, коим сделался бывший гайдук Иосиф Сокольский. (Впрочем, успех унии оказался кратковременным. После освобождения Болгарии обе униатские епархии через покаяние вернулись в лоно Православной Церкви.) «Половить рыбку в мутной воде» греко-болгарского раздора решили даже протестанты из далеких США: американские методисты развернули в болгарских городах активную деятельность. Османские власти поддерживали как римо-католическую, так и сектантскую экспансию, резонно рассуждая, что религиозное дробление приведет к ослаблению болгар. Однако к вероотступничеству удалось склонить лишь незначительную часть народа. Абсолютное большинство болгар, невзирая на искушения, твердо хранило священную веру предков, по слову своего духовного вождя, архимандрита Неофита (Возвели): «Мать-Болгария и Святое Православие неразделимы».

Архимандрит Неофит, достойный продолжатель дела преподобного Паисия, был питомцем того же, что и он, Афонского Хилендарского монастыря. Двадцать лет отец Неофит странствовал по Болгарии, распространяя болгарские книги собственного издания. Затем он явился в Константинополь-Стамбул, где к тому времени уже появилась многочисленная болгарская диаспора. Своим соотечественникам он и здесь говорил о необходимости народной иерархии и открыто призывал вместе ходатайствовать к Патриархии о рукоположении для Болгарии епископов-болгар, а если не поможет – жаловаться турецкому правительству на злоупотребления фанариотов. Фанар добился ссылки Неофита на остров Халку, но через год, по прошениям константинопольских болгар, архимандрит Неофит был освобожден.

На древней Тырновской кафедре сидел тогда митрополит Панарет, своим злочестием выделявшийся даже среди других фанариотов-симонистов. В прошлом он был знаменит, но не как духовное лицо, а как цирковой борец: этим занятием он приобрел состояние и купил сан, превзойдя в торге менее богатых искателей. В Священном Писании он был невеждой, зато неукротим в корыстолюбии, неистов в вымогательствах, жесток до свирепости. Священников он использовал в качестве батраков на своих конюшнях, в храме избивал их прямо в алтаре, прерывал богослужения, чтобы непристойно обругать кого-либо не угодившего ему. Наконец, паства восстала против этого «волка на архиерействе», отказалась выплачивать ему «владычнину» и направила в Константинополь своих уполномоченных с прошением: удалить нечестивого Панарета, а на Тырновскую митрополию возвести любимца болгар, архимандрита Неофита. Панаретова слава была столь дурна, что на сей раз даже турецкие власти сочли требования болгар справедливыми. Фанар также для виду согласился послать того архипастыря, о котором там просят, однако обманул паству самым подлым образом: митрополитом Тырновским стал действительно Неофит, но отнюдь не болгарский подвижник-просветитель, а носивший такое же имя грек-фанариот. Впоследствии архимандрит Неофит (Возвели) был брошен в сырую монастырскую темницу и там уморен.

Но расправы не устрашили патриотов: движение болгар за свои церковные права ширилось, делалось всенародным. Патриархия начала делать некоторые уступки: в самом Константинополе болгарам разрешили создать свой храм, окормлять который назначили архиерея-болгарина. Им стал епископ Иларион (Стоянович), сподвижник и недавний соузник архимандрита Неофита, освобожденный благодаря вмешательству правительства России. В лице епископа Илариона болгарские патриоты обрели нового вождя; к нему примкнули еще один возведенный на архиерейство болгарин, митрополит Авксентий Велесский, а также митрополит-грек Паисий Пловдивский, к чести своей поддержавший законные чаяния своей болгарской паствы. Однако Фанар упрямо не желал предпринимать серьезных шагов для обеспечения прав всех епархий Болгарии. Отчаявшись найти справедливость в Патриархии, болгары начали кампанию неповиновения: прекратили поминать имя Константинопольского Патриарха за богослужениями, а вместо него во многих храмах стали поминать епископа Илариона в качестве «священноначальника всея Болгарии». На это Фанар ответил низложением и ссылкой всех трех архипастырей, ратовавших за права болгар. Но это вызвало лишь новый взрыв возмущения: в Болгарии паства стала просто отказываться от всякого общения с архиереями-фанариотами. Патриархия надеялась усмирить смуту, отделавшись неопределенными обещаниями: когда-нибудь начать посылать в Болгарию архиереев-болгар или знающих болгарский язык греков, допустить (только допустить?!) совершение славянских богослужений. Но обещаниям Фанара уже никто не верил. На первых порах болгары просили для своей Церкви не независимости, а только автономии: учреждения Болгарского Экзархата, признающего в Константинопольском Патриархате своего Первосвятителя, советующегося с Константинополем по вероисповедным вопросам, но имеющего право самостоятельно рукополагать священников и архиереев. Эти просьбы Фанар встретил в штыки – и волнения в Болгарии приняли такой характер, что вызвали беспокойство турецких властей.

Султанское правительство не без удовольствия наблюдало за раздорами между своими греческими и болгарскими подданными, руководствуясь теорией древних тиранов: чем больше будет межнациональной вражды в колониях, тем легче будет ими управлять. Султанат долго поддерживал фанариотов – теперь для разнообразия решили поддержать болгар и тем их успокоить. 28 февраля 1870 года за подписью самого султана был издан фирман (закон), декларировавший учреждение Болгарского Экзархата. Однако этому распоряжению правителя империи Фанар подчиниться отказался: зная переменчивость настроений при дворе, фанариоты рассчитывали в будущем добиться изменения решения в их интересах. На Болгарскую Церковь, избравшую своего предстоятеля – Экзарха и начавшую обустраивать свою автономию, Константинопольская Патриархия обрушила обвинение в расколе (схизма) и ереси филетизма (или этнофилетизма, то есть постановки национально-племенного деления выше святой веры Христовой). Болгарских архиереев Константинополь объявил «повинными геенне огненной и вечной анафеме». Устрашить болгарских патриотов угрозами вечной погибели не удалось: они считали себя правыми пред Богом, поэтому игнорировали прещения Константинополя и продолжали делать свое церковное дело.

Так начиналась плачевно известная «греко-болгарская распря», длившаяся почти столетие и причинявшая боль всей Вселенской Церкви Христовой, ибо скорбно видеть доходящий порою до ненависти раздор двух православных народов. (Лишь в 1945 году, при настойчивом содействии Русской Церкви, Константинопольский Патриархат вступил, наконец, в общение с Болгарской Церковью-Сестрой. Однако в 1953 году, после восстановления Болгарской Церковью своего древнего Патриаршества, Константинополь вновь проявил амбициозность и разорвал отношения. И лишь еще девять лет спустя, опять-таки вследствие неотступных ходатайств Русской Церкви, состоялось благое примирение.) Большинство Поместных Церквей изначально не признавало правомерными анафемы, изреченные Константинополем на Православную Болгарию. Российское священноначалие взывало к Константинопольскому Престолу о прекращении распри духом любви Христовой; в Послании Святейшего Синода Русской Церкви, направленном в 1873 году Константинопольскому Патриарху Иоакиму II, значилось: «Тем-то выше и многоценнее будут заслуги Вашего святейшества пред Спасителем нашим Богом и пред Его Вселенской Церковью, если, забывая все земные цели и имея в виду только славу Божию и вечное спасение ближних, если, одушевляясь истинно апостольской ревностью и апостольским самоотвержением и руководствуясь началами самой строгой христианской справедливости и любви, Вы успеете, с помощью Всевышнего, водворить в церковных пределах мир, тишину и взаимную братскую любовь между всеми христианами, православно, хотя и на разных языках, исповедующими Одного и Того же Триипостасного Бога». Непримиримый Константинополь отказывался предоставлять Болгарии святое миро, думая тем сделать Таинства Болгарской Церкви безблагодатными, – но болгарское духовенство получало Святое миро от русских архипастырей. Более того: один из видных болгарских патриотов – Ф. Стоянов-Бурмов отмечал: «Болгары говорят, что если Экзархат ныне держится, то это благодаря страху, внушаемому туркам Россией».

Российское общественное мнение было на стороне болгар. Причиной тому было не только и не столько чувство славянского братства; по историческим воспоминаниям, Православная Византия и греческий народ пользовались в России не меньшей любовью. Но было очевидно, что распря возгорелась из-за неправедных действий Фанара, стала реакцией болгар на фанариотское духовное иго, и львиная доля вины в происшедшем разделении ложилась на Константинополь. Знаменитый русский писатель Иван Аксаков утверждал: «Если болгары в учреждении Экзархата погрешили против буквы канонов, то греки, со своей стороны, погрешили против самого духа канонического учения, то есть против духа христианской любви и правды… Константинопольская Церковь должна была, конечно, в этом споре с болгарами явить истинно христианскую мудрость и не давать мертвящей букве торжествовать над животворящим духом. В том, в чем обвиняет Константинопольский Собор болгар (в филетизме, то есть во внесении племенного пристрастия в идею Церкви), провинился прежде всего сам Константинопольский Патриархат».