Бабушка рассказывала, поправляя на мальчике слюнявчик – говорил он может и хорошо, но слюни пускал еще лучше. Как поняла Саша, интеллект у него был сохранен, речь присутствовала, а обижаться на косые взгляды он давно перестал, или не до конца понимал, что это такое, но зато здорово веселился, слушая бабушкино возмущение. А та продолжала:

– А дети другие, здоровые. Ума нет, вот и спрашивают, дак хошь не хошь сердце кровью обливается: “а что такой большой и на коляске”, “он дурак что ли?”, “а зачем он здесь?», “уходи”. И не скажешь же ничего, особо не цыкнешь, малехонькие, вот и не понимают. А этому-то обидно, он умненький. Тех родители, видать не научили, как общаться правильно. Дак сами родители тоже как гавно себя ведут, один мне сказал: инвалиды должны дома сидеть, чтобы моих здоровых детей не расстраивать”. Вот не сука ли он, я чуть не кинулась с кулаками. Потом красная от злости полдня ходила, вспоминая самодовольное, сытое лицо. Сам-то небось, и работает хорошо, и детей по развивашкам возит на машине, а не на автобусе холодном, деньги есть не только на еду, и одевается хорошо. И видите-ли говну этому наш внешний вид мешает.

Саша ободряюще улыбнулась мальчику, поймав себя на том, что за эти полчаса почти привыкла к его внешнему виду – перекошенному лицу, неровной улыбке, открывающей крупные, редкие кривые зубы и уходящую в горло трубку. Вот это надо сделать частью общества, частью толерантности и принятия. Первые минуты, как видишь – невольно отшатнешься, каким бы ты хорошим человеком не был, а вот если сделать частью культуры, встроить инвалидов в поле зрение людей, то кто знает, насколько проще им будет жить. Хотя бы морально.

Но потом, уже в своей палате поймала себя на мыслях, что рада, что _____ маленький, что его пока можно спрятать, никому не показывать. Но когда-то ведь придется. И тут ужас каждый раз возвращал ее на несколько ступеней принятия назад, откатывал со скоростью света. Она не могла себя представить рядом со внуком старушки, в переполненном автобусе, ругающейся со всеми прохожими. Она не могла бы пережить эти взгляды, которые пронзали бы ее сильнее мечей Люка Скайвокера.

Нет, нет, нет!

Утром она собрала вещи, забрала выписку с диагнозами на целый абзац, оставила пакет с несколькими видами конфет в коробках для медсестер. Врач в выписке – и лично несколько раз Саше – указал необходимость проведения МРТ головного мозга ближе к году и последующих решений об операции. А также дал направление в бесплатный реабилитационный центр и рекомендацию – которая звучала как приказ – каждый месяц проводить 10-разовый курс массажа, но не обычного, а такого который совмещался бы с эпи. И выпустил в реальный мир, к которому Саша была совсем не готова.

Она ждала старшую медсестру, которая ушла досканировать документы и неожиданно разговорилась с Катей, улыбчивой девушкой, у ребенка которой обнаружили рак. Но Саша узнала об этом не от самой мамочки, и поэтому прослушала всю историю сначала, вежливо кивая.

Катя говорила, говорила, придерживая бутылочку с молоком, чтобы ребенку было удобно пить. О том, как министерство здравоохранения долго не могли выдать документ на бесплатную госпитализацию, как в больнице, еще там, в области, путали анализы, врач уходила в отпуск и не могла расшифровать результаты обследований, как не верили матери, что это что-то серьезное с ножками и не забили тревогу на месяц раньше, как, наконец, привезли сюда и вырезали опухоль, которая не предвещала опасности, отдали ее на биопсию – а это обязательная процедура – и поставили диагноз – рак первой стадии.

– Мне очень жаль… – Саша до сих пор не знала, что говорить в таких случаях. – Она обязательно поправится!

– Да. Провели здесь первый курс химии, сейчас решают, стоит ли нас переводить в другую клинику или положат в отделение в этой больнице, в другом корпусе.

– Как ты держишься? – не выдержала Саша и буквально впилась в лицо девушки, как будто хотела услышать мудрость, на которой можно впоследствии выстроить позитивное убеждение.

– Я просто верю, что мы со всем справимся.

И дальше она сказала одну-единственную фразу, которую Саша впитала и потом часто воспроизводила в памяти в особо трудные времена:

– Однажды ты перестаешь плакать, потому что проблем становится так много, что нужно их хладнокровно решать, а не эмоционировать.

А когда начнет плакать Саша?

_____________________

Открывать глаза было тяжело. Она попробовала, но не с первого и со второго раза не получилось – веки медленно смыкались назад. Но будильник не умолкал – звенел, визжал, теребил Сашины непротрезвевшие нервы. Она попробовала еще раз и постепенно веки, как каменные глыбы вечности, сдвинулись, обнажая зрачок.

Где она?

Приподнялась на локтях и несколько секунд вглядывалась в полутьму. Все тот же шикарный номер. Рядом с ней на огромной кровати расположилось мужское тело, через пару минут с другой стороны кровати Саша разглядела еще одно. На нее дохнуло холодом, и она осознала, что одеяло спало до живота и голая грудь покрылась мурашками. Под одеялом на ней тоже ничего не было. Она инстинктивно прикрыла живот руками.

Память возвращалась кусками, и вдруг ее передернуло от воспоминаний самого яркого, дикого, необычайно опьяняющего секса за всю жизнь. Низ живота приятно заныл, обнажая все чувственные зоны, которые одновременно и синхронно были затронуты этой ночью.