— Что между вами произошло? — осторожно вытаскивая из-под его пальцев веселую розовую мочалку, произнесла Анька. Лось вздрогнул, приподнял руку, и девушка успела заметить, как он коснулся большим пальцем безымянного — так, словно поправлял треклятое обручальное кольцо.

«Фантомные боли, — с усмешкой подумала Анька, чувствуя, как ее собственное сердце просто разрывается от сумасшедшей ревности. — Болит, сохатый? Удалил давно, а ноет до сих пор? Наверное, сильно любил ее? Вырывать, резать пришлось по живому? Может, и до сих пор любишь, если так болит? А меня, сохатый? Так же будешь любить, или не сможешь? Места в сердце больше не найдется, и я так, бледная копия? Со мной так же будет, или все? Наигрались?»

— Мы разошлись, — тихо ответил Лось, с трудом взяв себя в руки, понимая, что своим бешенством не только пугает, но и отталкивает Аньку. А ему этого очень не хотелось бы; Анька видела, как он старается, состыковывает разорванное, словно бумажный лист — в клочья, — спокойствие, и это усилие говорило о его намерении все исправить намного громче слов. — Давно. Лет семь назад.

— Долго прожили вместе?

— Всего несколько месяцев, — ответил Лось привычным спокойным тоном. Глядя, как он неспешно отирает красные, распаренные руки полотенцем, расстегивает и закатывает мокрые рукава, Анька не могла отделаться от мысли, что Лось на ее глазах прячется в какую-то воображаемую защитную раковину, снова цепляя бесстрастную маску. Его лицо разглаживалось, исчезали резкие морщины на лбу, меж бровей, прежде цинично сжатые, его губы теперь невесело улыбались, и исступленная ярость в серых глазах сменялась на тоскливую, глухую задумчивость.

— Что она такого сделала? — Анька не могла не задать этого вопроса. — Нет, я понимаю…

— Не понимаешь, — резко прервал ее Лось, да так, что Анька вздрогнула и отшатнулась от него. Увидев, что напугал ее, он тотчас устыдился своей резкости, поднял на нее взгляд и, смягчив голос, повторил. — Не понимаешь. И я очень хочу, чтоб никогда не поняла. Не нужно спрашивать. Просто думай, что она… предала меня. А я не прощаю предательства. Не умею. Не хочу.

От того, как он это сказал, у Аньки по спине пробежали мурашки. Лось думал сейчас не о ней, не об Аньке — об Ингрид, о ее поступке, который та совершила, который отвратил его от нее. Все его мысли были заняты ею, и Анька снова испытала горький, невыносимо горький привкус отчаяния и ревности.

— Ладно, хорошо, — произнесла она, отгоняя прочь гложущие ее мысли. — Успокойся. Идем, позавтракаем…

— Нет! — снова резко выпалил Лось, мгновенно заводясь и раскаляясь до прежнего состояния, до исступления, которое пугало Аньку. — Мы уезжаем отсюда. Здесь надо все убрать…

Он беспомощно оглянулся, едва не плача, оттого что его уютный мир, в котором еще вчера он — они! — были безмятежно счастливы, был осквернен и испачкан появлением тут Ингрид, и Анька в отчаянии всплеснула руками:

— Да ты можешь сказать, что вообще происходит?! Не пугай меня! Ты ведешь себя как сумасшедший!

Лось тяжело, недобро глянул на Аньку, сжав губы в тонкую белую полоску. Наверное, он хотел кричать о том, что нормален, что его поведение ничего не имеет общего с сумасшествием, но понимал, как это будет выглядеть, и оттого молчал. Снова молчал, черт его раздери!

«Вот почему он молчит в большинстве случаев, — горько подумала Анька. — Боится, что его не поймут. Примут его горячность за что-то ненормальное… часто тебя не понимали, Лось? Но как же тебя понять, если ты ничего не объясняешь? Или это… что-то стыдное? Или очень больное, такое, что лучше остаться непонятым, чем ворошить заново?»

— Да, ты права, — сказал он после некоторого молчания, справляясь с собой, — извини. Я действительно тебя напугал. Прости. Просто не могу спокойно находиться в том месте, где было это… чудовище. Мне кажется, что все вокруг отравлено…

Пара слов — и он снова готов был взорваться, распсиховаться и начать крушить все кругом, лишь бы только завалить обломками саму память о том, что недавно тут была Ингрид. Это и не пахло никакой любовью; и если была одержимость — то мучающая, болезненная.

Поддавшись безотчетному порыву, Анька шагнула вперед, обхватила Лося обеими рукам, и он уткнулся лицом в ее волосы, наполняя их горячим дыханием, укачивая и баюкая девушку, но успокаивая этим нехитрым способом себя.

«Акула, килька поганая, — ругалась Анька. Переживания Лося передались и ей, теперь и она тоже испытывала отчаяние и беспомощность, понимая, что прекрасная зимняя сказка закончилась. И с этим ничего не поделаешь. Не соберешь, не склеишь. — Если его из дома выперли, то он и хозяина оттуда выкурить смог. Ну, ведь знал же, что Лось будет беситься! Знал, наверняка знал, как он болезненно переживает, и все равно пригнал сюда эту… Ингрид! Тупоголовый рыбец, решил меня этим вспугнуть, да?! Думал — я напугаюсь этого безумия, или заревную… Если честно, то да, тут есть отчего впадать в панику. Но я своего Лося просто так не отдам никому!»

— Собирайся, — тихо проговорил Лось. — Мы едем обратно, в Москву.

— Хорошо, — покладисто ответила Анька, не пытаясь больше расспрашивать его ни о чем.

Пока Лось метался по двору — отдавал распоряжения, — а Анька, наскоро запихав все свое немногочисленное шмотье в чемодан, набрала номер, с которого ей звонил Акула.

Осторожно из-за шторы наблюдая за Лосем, который перетоптал, наверное, весь снег в Альпах, Анька с остервенением кусала губы, слушая, как плывут долгие гудки. Акула наверняка знает и видит, кто звонит. Поди, сидит, жрет за счет этой подстеленной кобылы, Ингрид, жует и смеется, падла, глядя, как на экране телефона высвечивается имя Аньки. Наслаждается в очередной раз тем, что она мается, ожидая его ответа.