Шрифт:
— Что ж за проклятье! — закричал он, запуская руки в волосы и терзая темные пряди, словно вместе с ними желая вырвать все страшные мысли из головы.
— Но я для тебя… — шептала Нина разбитыми губами, пятясь. — Я же…
— Пошла вон! — взревел Акула. — Убирайся, пока я не свернул тебе шею!
— Да она же тебя!.. — заверещала Нина в ответ, пятясь. — Ты уже забыл, кто тебя освободил! Короткая же у тебя память! И благодарность твоя очень короткая!
— Во-он! — проревел Акула.
Он снова вернулся к Аньке; ты дышала часто, со всхлипываниями, но ведь дышала!
— Ай-ай, — шептал Акула, бережно поднимая ее на руки, прижимая к себе и пачкая ее кровью свою куртку. — Ай-ай. Потерпи. Ничего. Ну, ударилась — это ничего! Все будет хорошо…
Мельком он глянул на Анькины руки, обнимающие живот, и стиснул зубы, чтоб не завыть в голос. Если Лось лишится и этого ребенка… если и Анька от него уйдет…
— Ай-ай!
— Аку… ла… — пробормотала Анька. — Го… ло… ва…
— Аня, сейчас, — Акула обрадовался этому почти бессвязному шепоту. — Сейчас отвезу тебя в больницу! Сейчас!
Он аккуратно устроил ее на заднем сидении, сам уселся за руль, перевел дух.
«Ну, хоть что-то я могу сделать правильно? — подумал он. — Хоть что-то? Анри наверняка мне морду разобьет. Просто убьет. Растопчет в пыль. Но я должен сделать правильно хотя бы это! Довезти ее до больницы — и желательно не вмазаться в столб, с моим-то умением помогать!»
Он аккуратно повернул ключ в замке зажигания, услышал оживший мотор.
— Едем, Аня, — произнес он спокойно. — Скоро все хорошо будет. Не бойся.
Из больницы Акула позвонил Лосю. Было страшно, и еще страшнее — услышать в трубке Лосиное молчание, тяжелое, как камень, и при этом продолжать говорить.
— Врач говорит, — бормотал Акула, без сил сползая по стене и чуть не плача, — что все хорошо будет… Он не говорит, что это опасно… Я привез ее сразу же…
Он ждал гнева Лося, злобного рычания, криков, вопросов — а какого хрена ты вообще у нас делал?! Акула боялся теперь, здесь, даже заикнуться о том, о чем говорил с Анькой. Его попытка влиться в семью, в нормальную жизнь теперь казалась ему самому ничтожной и глупой, и он утирал катящиеся градом слезы и сопли, с отчаянием понимая, что этот шанс — все исправить, — он потерял.
Возможно, если бы он поступил, как говорила Нина… если б Аньку оставил, если б убежал, не сознался, то потом, переболев и перетерпев горе, Лось потянулся бы к нему — к брату, — как к единственной родной душе, но…
«Но снова ему вот это сделать? Нет, не могу! Сколько ж уже можно… что ж от меня вред один!» — думал в отчаянии Акула. Он закурил прямо тут, сидя на полу, привалившись к стене, и плача, оплакивая свою никчемную жизнь.
Лось явился быстро; его привезли. Сам он машину вести наверняка не мог — дрожали руки, — и во избежание плачевных последствий взял шофера. Глядя на его высокую черную фигуру в длинном пальто, спешно промелькнувшую мимо и почти бегом удаляющуюся по коридору, Акула горько усмехнулся. Лось надежен даже в этом; даже когда ему хреново, он думает о том, как бы не сделать хреново другим. Другой; об Аньке подумал. Как она будет, если он поедет и вмажется в аварию? Нельзя этого делать; ни в коем случае нельзя! Ей теперь поддержка нужна. Забота всегда, забота во всем. Таков уж Лось.
Самого Акулу Лось если и заметил, то оставил на потом. Бить морду, убивать — потом. Сначала Анька. Сначала увидеть, услышать, убедиться, что все хорошо. Более-менее хорошо. Не так опасно, как могло бы быть. Он побудет с нею и вернется сюда, в коридор, длинный, белый и холодный. Ну, значит, тут и подождем его… тут…
Акула сделал еще одну затяжку, дрожащими пальцами смял окурок. В голове мелькнула шальная мысль сбежать, прямо сейчас, но у него так тряслись ноги от пережитого страха, что он вряд ли мог бы сделать и пару шагов. Нет; бежать — нет.
…Можно же хоть что-то сделать в этой жизни правильно?
— Анья?!
Лось осторожно, чтобы не напугать Аньку, присел на краешек постели, дрогнувшей рукой отвел с ее бледного лица прядку. Голова у Аньки была перебинтована, и в общем она напоминала раненного Чапаева — тот же трагизм в позе и упрямое выражение на лице, словно говорящее «врешь, не возьмешь!».
— Аня, — еще тише позвал дрожащим голосом Лось, гладя ее плечо и боясь посмотреть вниз, туда, где под одеялом чуть заметно двигались Анькины руки, — как ты… себя чувствуешь? Маленькая моя… Аня… Анечка…
— Ло-осик, — сонно пробормотала Анька, и ее рука, самые кончики пальчиков, как разведчики, показались из-под одеяла. — Голова трещит… докторишка сказал — сотрясение…
Она откинула одеяло, и у Лося вырвался слишком шумный вздох, когда он увидел на месте животик, который Анька любовно обнимала.
— Я так испугался! — выдохнул он, взяв Анькину бледную руку и целуя тонкие пальцы. — Я так…Аня!
Он замолк, прижавшись подрагивающими губами к ее теплой ладони.
— Не боись, — покровительственно пробормотала Анька, расплываясь в улыбке, — у меня папка медведь, меня голыми руками не возьмешь, только рогатиной, хе-хе… и лосенок цел. Палкой не выколотишь. Я ж сказала — сберегу! — она замолкла, прислушиваясь к чему-то, потом ухватила Лося за руку и приложила его ладонь к своему животу. — Толкается же! Да?! Ведь дерется! Да ведь?!