Анька не помнила, как оказалась в руках Акулы, но от того, как он медленно провел по ее спине своими лапищами, лишь немногим уступающими огромным рукам Лося, Анька вся сжалась и ахнула, даже дышать перестав, будто ее кинули в прорубь, где ледяной холод исколол ее тело тысячью игл.

— Ну что же ты так боишься, — ласково шептал Акула, разводя ее руки, которыми Анька прикрывала грудь, защищаясь и отгораживаясь от мужчины. — Раньше моих прикосновений ты не боялась… они тебе даже нравились.

Акула кладет одну ее кисть — словно неживую, напряженно стиснутую, — себе на плечо, вторую зажимает в своей руке, и его ладонь медленно, нехорошо, покровительственно, словно вспоминая изгибы Анькиного тела, скользит по ее спине, пояснице. Аньку обдает жаром, трясет, потому что еще немного — и он ухватит ее за задницу, прямо на глазах Лося, и тогда Анька просто провалится со стыда в преисподнюю и нырнет на дно самого глубокого котла, потому что жарче, чем сейчас — от стыда, — ей быть уже не может. Она с ненавистью смотрит в ухмыляющееся лицо Акулы, и видит, как в его глазах разливается злая радость.

— Ну же? — шепчет Акула одним губами, мерзко усмехаясь, и Анька соображает, что… стоит под музыку, как вкопанная. — Под музыку надо шевелиться, милая.

Еще один камень с огорода прошлого.

«Ты не надорвался, пока тащил его?» — неприязненно думала Анька.

Тогда, в их первый и последний раз, он включал музыку. Кто-то сказал бы, что это очень романтично, да Анька тогда и сама так думала. И тогда он тоже шептал, горячо и невнятно: «Слышишь музыку? Двигайся под нее. Вот так…»

И Анька двинулась.

Первым же решительным шагом она наступила Акуле на ногу, на его шикарный, начищенный до зеркального блеска ботинок, мстительно прижимая ему пальцы.

Однако, это Акулу не смутило.

— Раньше маленьких детей учили танцевать так, — произнес он. — Ставили их ногами на свои ноги, и танцевали вместе. Ты тоже еще совсем маленькая девочка, да?

Аньку затрясло от его слащавых, приторных подкатов, от его липких ухаживаний. Она впервые в жизни чувствовала себя так, словно попалась в паутину и не может выбраться, и Акула это знал, чувствовал, и продолжал ее мучить.

Чуть поморщившись — все же, ему стало больно, как с удовольствием отметила Анька, — он просто обхватил ее за талию, приподнял так, что ее ноги повисли в воздухе, не касаясь пола, и закружил по небольшому пространству, выделенному им зрителями.

— Аня, Аня, — пробормотал он. — Ты все еще помнишь меня? Мои руки? Ты такая напряженная, и вся дрожишь… словно тебе не все равно.

— Мне не все равно, — зло процедила Анька. — Если б тебя заставили обниматься с гориллой, ты бы тоже дрожал.

Несмотря на то, что играло томное танго, Акула покачивал Аньку неспешно, мягко, словно они были влюбленными, и танцевали самый романтичный танец, прижавшись друг к другу тесно-тесно, и Анька нет-нет, да ерзала нетерпеливо в его руках, стараясь высвободиться.

— Все так ужасно? — насмешливо произнес Акула. — А зачем же тогда ты дала мне свой номер?

В груди Аньки поднялась, закипела удушливая волна гнева вперемешку со страхом, она рванулась изо всех сил из рук Акулы, но тот лишь крепче прижал ее к себе, и, глядя в его наглые глаза, она поняла — здесь и сейчас он выдаст ее. Будет шантажировать при Лосе. Вывалит все.

— Неужто не затем, — ворковал он, поглаживая ее спину, — чтоб повторить? Позвать меня куда-нибудь… свить теплое гнездышко… ты теперь взрослая девочка. Теперь тебе понравилось бы намного больше.

Его рука таки сползла на задницу Аньке, и ей показалось, что ей раскаленный утюг приложили, который прожег джинсы и сейчас поджаривает со шкворчанием ее жирок.

— Не нравится разве? — пользуясь ее замешательством, горячо и липко шепчет он. — Я же помню, как тебе было хорошо… Я до сих пор голову теряю, когда вспоминаю, как ты… ну, тогда… от одних только рук… так волшебно…

Аньке вдруг очень захотелось царапаться. Как кошке, с визгом, пластая ногтями мерзкую акулью рожу, чтоб мясо летело пластами и мозги в фарш. Вцепиться ему зубами в нос и откусить его к чертям, выплюнув в беснующуюся публику. Головой пробить ему лоб со всего размаха и завалить его конвульсивно дрыгающуюся тушу на пол. Локтем с разворота своротить челюсть, покрошив зубы. Но она сдержалась.

— Слушай, ты, — зло зашипела Анька, глядя в акулье лицо так, что было странно, отчего у него глаза не выгорают от ее лазерного испепеляющего взгляда. — Слушай сейчас сюда, и не говори, что не понял своим микромозгом, креветка. Телефон я тебе дала, чтоб поговорить. Ты ж типа брат Анри. Мы ж теперь типа одна семья. И я просто хотела, чтобы не было вот всей этой мерзости, которую ты сейчас говоришь.