В этот раз с Зоей Павловной мы встретились не в выставочном павильоне на Крымском Валу, а в ее рабочем кабинете в одном из зданий архива. Представлялось, мы войдем в отдельное помещение с одиноким письменным столом, украшенным графином коньяка. К моему разочарованию, это была общая большая контора с десятком широких столов (в самый раз для расположения и изучения крупных фолиантов). Оборудованные одинаковыми настольными лампами и мягкими стульями с мягкой высокой спинкой, такие рабочие места располагали к усердной работе. Каждый из столов был обжит по-своему. Под суконными стеклами таились нужные закрепленному работнику пометки и шпаргалки, кое-где виднелись частные фотографии с семьей или селфи с исторических раскопок.

На столе, за которым мы разместились для интервью, кроме прочей канцелярской атрибутики, у лампы приютились маленькие статуэтки. Это были копии античных статуй, бюсты художников. Один из таких уменьшенных памятников я даже узнал! То была уменьшенная копия ростовой скульптуры художника Рембрандта в широкой шляпе и кистью в руках. Эта пошлая композиция некогда была мной лицезрима при торжественном открытии памятника на набережной в городе (дай Бог памяти), на севере Поволжья, Йошкар-Оле! Интересно, Зоя Павловна присутствовала на открытии, или сувенир подарили коллеги? А еще привлекла внимание оригинальная подставка под карандаши, в виде бюста Юлия Цезаря. Канцелярские ножи и ручки размещались в соответствующих отверстиях на спине. Подобную забавную штуку мы с Димой видели на одном из «гик-фестов». Кстати, он взял такую же…

Обменявшись приветственными фразами и дежурным эпитетами значимости нашей встречи, мы приступили к обсуждению главного повода.

– Я могу начинать записывать для репортажа?

– Конечно. Как и обещала, Вы узнаете об этом первым.

«Первым» – хорошо, но не значит, что «единственным». Скорее всего, у нее после намечены встречи с другими репортерами. Успею «хайпануть»! По договоренности с редакцией журнала, мой репортаж о находке должен выйти уже через два дня.

– То, что мы обнаружили при организации выставки полотен Верещагина… – начала она свое повествование.

Покоробило ее: «мы обнаружили». Это я обнаружил! И отдал свою находку Диме. Каким боком она теперь говорит о каких-то «мы»? Будто сама лично разбивала раму картины.

Тем не менее, ее вклад в этом деле присутствовал немалый.

Зоя скрупулезно разобрала записи обнаруженных листков, включая зачеркнутый текст, а также тот, что был карандашом нанесен на поля после. Всю эту шифрограмму она дала на понятном современному человеку русском языке. Бегло пробежавшись по тексту, я отметил для себя, что некоторые предложения истолковывал не совсем, верно, сидя над фотографиями у себя дома. К тому же часть слов я не мог разобрать вовсе. Они были представлены Зоей в нужном контексте. Придумывала что ль? Вряд ли.

Выяснилось, что найденные листки являются продолжением описания некоторых различных событий из опубликованных трудов художника.

Стоит оговориться, что начинался творческий путь Василия Верещагина в стенах Императорской Академии художеств, куда он еще совсем юным приехал учиться из родной Ярославской глубинки.

Молодой выпускник Императорской Академии художеств в 1863 году поставил себе цель продолжить обучение живописи в Париже у именитого французского художника Жан–Леон Жерома. Для воплощения своей мечты юному художнику нужны были средства или богатые меценаты, с которыми можно было бы без особого риска пуститься в дальний путь. Ищущий да обрящет! Один из наставников В.В. Верещагина в Академии профессор живописи Лев Феликсович Лагорио летом 1863 года отправился на Кавказ в свиту наместника. Он охотно взял с собой Верещагина, помог ему доехать до Тифлиса, устроил учителем рисования в трех училищах.

Именно в этой поездке В.В. Верещагин вел свой путевой дневник, впоследствии опубликованный вместе с путевыми зарисовками карандашом.

Сама поездка была вовсе не рядовая. Лев Феликсович Лагорио отправился со свитой великого князя Михаила Николаевича (четвёртого и последнего сына императора Николая I), где ему довелось участвовать в «делах против горцев». Целью миссии была доставка в Тифлис важной государственной депеши и последующая работа в посольстве для укрепления межгосударственных связей с приграничными Империи народами. За эти и подобные достижения он был награждён мечами к имевшемуся у него ордену святой Анны 3–й степени. В 1864 году Лев Феликсович вернулся в столицу. Судьба его ученика, Василия, сложилась иначе…

Детали той поездки Верещагин тщательно записывал в свой путевой дневник. Кроме того, художник вел карандашные рисунки-записи обо всем интересном увиденном.

Официально опубликованный дневник путешествия рассказывает в подробностях о встреченных народностях на территории Северного Кавказа, их обычаях и верованиях.

Путь художника пролегал через ворота Империи – губернский Ставрополь. На удивление, в дневнике имелось мало сведений о посещении города. А после, при следовании к Тифлису, и вовсе художник перестает описывать увиденное, ограничиваясь пересказом услышанных обычаев и сказаниями своих попутчиков.

Найденные на выставке листы проливают свет на такую странность. Василий Васильевич стал свидетелем случайного разбойного нападения на государственный экипаж с почтой, о чем делает запись в официальном дневнике. В то же время на найденных «нами» вырванных листках, Верещагин рассказывает про интриги Имперского масштаба. Срочное послание, предназначенное подпольному агенту, по шутке судьбы попало к художнику-путешественнику. Решая исправить недоразумение, Василий ищет истинного адресата письма.