Утром произошедшее ночью не казалось таким уж реальным. Ей с трудом представлялось, как можно быть не в состоянии пошевелить рукой или ногой. Хотя отголоски страха остались. По ним Шейна поняла, что все это действительно с ней произошло. Кресло, которое с радостью приняло ее в свои шиниловые объятия и чашка горячего чая с куском вчерашнего пирога привели ее в чувства. Ночной страх испарился, словно его и не было. Шейна снова принялась за работу, стуча пальцами по клавишам клавиатуры, будто играя какую-нибудь шаманскую мелодию, захватившую ее немедленно и не отпускавшую до вечера.

Глава 11.

Интоксикация чувствовалась во всем. В душном, сжатом воздухе, наполненном целой гаммой различных запахов, смешивались в беспорядке и сочетались между собой десятки всевозможных ароматов, отчего начинала кружиться голова. В таком водовороте хаоса немудрено было потерять сознание, надышавшись входившей в легкие тяжелой для восприятия всеми органами чувств, массой.

Самое страшное – от этого никуда нельзя было деться. Невозможно просто в один миг перестать дышать и продолжить свое существование, как ни в чем не бывало. Это прекрасно понимала Сивилла Кольстад, глядя прагматично-циничным взглядом в окно кафе, выходившее на тротуар, наводненный суетливо спешащими людьми.

Она поднесла к своему лицу бумажный платок, пропитанный цветочными духами, но даже это не спасало положения, в котором она оказалась по глупому стечению возникших обстоятельств, ставших для нее чем-то вроде пытки, мучившей ее и без того загруженное мыслями сознание. Духота в помещении все нарастала, от этого, как казалось Сивилле, запах усиливался, разъедая клеточки мозга, размягчая или растворяя его.

Рядом пронесся горький запах кофе, который был настолько сильным и настойчивым, что смог просочиться даже через бумажный платок, который она все сильнее прижимала к лицу.

Глаза слезились, но она пыталась не подавать вида. И у нее это неплохо получалось, по крайней мере, поначалу.

Сивилла выглядела отчаявшейся. Да, именно это слово необычайно подходило ей. Что-то трагическое было в ее облике, причем не только в данный момент. Наконец, салфетка, которую она прижимала к лицу, сделалась мокрой от слез, и Сивилла без сожаления скомкала ее при помощи своих длинных бесцветных ногтей.

Глаза девушки постоянно бегали в поисках кого-то или чего-то. Время от времени она смотрела на часы, и то и дело на дверь, в которую по обыкновению заходят посетители. Больше Сивилла ждать не могла. Прошло уже около получаса, но зная привычку Руперта всегда опаздывать, будь то встреча с друзьями или официальные дела, она все равно не находила себе места, теребя все, что попадалось под руки.

Наконец, появился Руперт. Он выглядел слегка раздраженным, но это не бросалось в глаза, чтобы быть столь очевидным. На нем был строгий черный костюм и темно-синий галстук, в руках он держал барсетку из натуральной кожи.

Увидев Сивиллу, он без промедления направился к столику, откуда за ним наблюдали два матовых серых глаза, словно объективы камеры, прослеживая каждое его движение, не выпуская его фигуру из пределов видимости.

Девушка тоже была сильно напряжена. Об этом говорили ее неровные, порывистые движения и бегающие беспрестанно глаза.

– Наконец-то! – сорвалось с ее сухих прозрачных губ, – Я уже думала, что ты не придешь.

Резкий голос грубо и бегло ответил ей:

– Нам не следовало видеться – это неосторожно с нашей стороны.

– Мне необходимо было увидеть тебя. Ты даже не представляешь, что я пережила за эти несколько дней, Руперт, ты должен меня выслушать, пожалуйста, – взмолилась Сивилла, протянув свою бледную костистую ладонь к загорелой руке своего собеседника.

– Если ты собираешься плакаться мне о своей незавидной доле, то мне, пожалуй, лучше уйти. Честно говоря, – добавил Руперт, – я вообще не хотел сюда приходить.

Он уже собирался встать, когда ее цепкие пальцы пригвоздили его руку к столу, как заточенные ножи. Руперт вскрикнул от неожиданности.

– Ты никуда не уйдешь, пока я не узнаю все, что мне следует знать, – прошептала Сивилла, перегнувшись так, что ее говорящие губы почти касались полуоткрытого рта смотрящего на нее с долей трепета взрослого мужчины.

Руперт высвободил свою покрасневшую руку из сомнительного капкана, как вдруг тонкая струйка крови скатилась по его ладони – она была цвета спелой раздавленной клюквы. Взяв со стола салфетку, он осторожно промокнул пятнышко несколько раз, затем исподлобья взглянул на Сивиллу, которая, в свою очередь, как-то неуверенно, с небольшой долей брезгливости и в то же самое время, бесстрастно, наблюдала за разворачивающейся на ее глазах картиной, причиной появления которой, без сомнения, были ее ногти.

– Это ты ее убил, Руперт, ты…, – немного отстраняясь назад, вещала Сивилла, – не нужно меня переубеждать. Этим ты все равно ничего не добьешься. Я знаю…, – речь ее внезапно оборвалась, потому что Руперт не дал ей договорить то, что она так страстно желала вылить наружу.

– Ничего ты не знаешь. Ты не знаешь ничего. Ты никогда ничего не знала. Ты не знаешь меня. Ты не знаешь себя. Ты пуста, ты бесплодна, ты холодная, бесполезная и бесчувственная. Ты ничто. Ты никто. Ты…Ты…

– Не продолжай, не надо, – вырвалось из груди Сивиллы, – довольно!