– Романтично? – с лёгкими нотками гордости и эгоизма спросил, наконец, замечтавшуюся девушку Эдуард, будто он сам являлся творцом этого великолепного звёздного чуда.

– Нет, так, просто… Мне нравится смотреть на небо. Всё равно, что находиться в сказке. Это так завораживающе. И снова, как в детстве, веришь в чудеса…

…Машина остановилась напротив двухэтажного каменного дома. Красные и белые огоньки габаритов на её теле погасли; ворчливый двигатель, поперхнувшись, выплюнул последнюю струйку сизого дыма из закопчённого жерла глушителя, и умолк. Дверцы распахнулись, и молодые люди неторопливо и даже несколько лениво вышли из машины. Линси встала на серую бетонную тропинку и опять обратила свой зачарованный взор наверх.

– Видно, тебе очень нравятся звёзды, – утвердительно высказался Эдуард.

– Да. Я получаю незабываемое удовольствие, глядя, как мерцают и переливаются на небе эти крохотные светлячки. Я просто обожаю на них смотреть, нестерпимо обожаю…

– Странно. Я вот никогда ничего подобного не замечал. Посмотришь иной раз, подумаешь: «Звёзды как звёзды, обычные раскалённые газовые шарики, ничего особенного», – сказал он, оперевшись на глянцевую дверцу кабриолета. – А ты, получается, умеешь ценить красоту?

– Я выросла на ферме. Мой отец – фермер, мать – тоже. Мы жили в далёкой провинции там, на юго-востоке, – она ткнула тоненьким ровным пальчиком куда-то в пустоту, в сторону горизонта. – Я увлекалась астрономией. Прохладным вечером, бывало, залезешь на чердак, откроешь тамошнее окошко или пнёшь деревянную раму, если заедает, и любуешься необъятными небесными просторами. Сидишь, смотришь на эту бескрайнюю синюю прерию, мечтаешь посередине ночи, рисуешь воображением чудесные картинки из книжек, из личных, собственных фантазий. А мама в это время беспокоится, суетится, спрашивает у всех, где же я, зовёт папу. Тот в свою очередь ка-ак заорёт на весь дом, да так, что аж стены затрясутся у самого основания: «Линси Абр-рамс!!! Где тебя черти носят! Вылезай!» Если не откликаешься, то в ход идёт «тяжёлая артиллерия»: папа начинает звать на помощь моего старшего брата: «Эй, шкет! Балда! Поди найди свою сестру! А то мать вон воет, ждёт свою ненаглядную!» Ну и всё – конец всякой гармонии. Нужно спускаться…

– Да, – тяжело выдохнув, сказал Эдуард и представил себе маленькую Линси, которая сидела под самой кровлей, поставив худенькие локоточки на бежевый, выцветший от солнца подоконник, и зачарованно наблюдала, как сияли неподвижные точки звёзд и сгорали мимолётными возгласами метеоры в далёкой атмосфере. – Печально, что я раньше не замечал этой чудесной красоты.

– Ты многое упустил в своей жизни! В детстве тебе был открыт удивительнейший мир воображения, непонятный взрослым людям, таким, как мы…

– Но мы всегда были и будем оставаться детьми глубоко в чулане своей души. Ничто не ограничивает нас в наших мыслях и чувствах. Мы всё ещё владеем способностью мечтать, создавать несбыточные планы на грядущую жизнь. Нам так же, как в детстве, кажется, что всё вокруг,: действия, явления – подчиняется нашим желаниям или, по крайней мере, должно им подчиняться. Нет, этот мираж не покинет человеческий разум никогда. И упущенное время можно восстановить, если искренне хочешь. Вопрос только: зачем?

– В смысле «зачем»? Чтобы радоваться жизни, чтобы снова быть независимым от этой противной суеты, толкотни в безумной толпе, чтобы быть неуязвимым свободным борцом добра и справедливости во сне и наяву, – возразила возмущённая девушка, наконец, спустившаяся с небес на землю.

– Не обижайся, Линси, но мы и так независимы. Нам лишь кажется, что нами правят единицы. По факту же они – нули. Каждый человек свободен телом, сознанием, душой и, к несчастью, волен быть рабом чужих предрассудков и ложных стереотипов.

– Как-то чересчур сложно. Как может человек находиться одновременно и на воле, и по кабалой?

– Здесь нет ничего сверхъестественного и необъяснимого. Как говорили у нас на Родине, это палка о двух концах. Вот, например, ты, дорогая Линси. Посмотри вокруг, тебя ничего не держит, ты свободна, как птица. Лети на все четыре стороны. Но в то же самое время ты – пленница собственного страха и отчаяния. Идти можешь, куда хочешь, а идти, к сожалению-то, некуда. Есть путь – нет тропинки, есть время – нет часов, есть вода – солёная до смерти, есть добро – нет любви.

– Всё складно, как в стихах, да вот уж слишком мудрёно. Ты чай не философ?

– Понять мою натуру трудно. Как я говорил уже сегодня: я твой новый лучший друг, не более и не менее, загадочно, – сказал он и, опомнившись, кинул рассеянный взгляд на наручные часы. – Ой! Что-то мы разговорились, заболтались допоздна. Завтра работы выше крыши, под завязку загружен весь день. Прошу ко мне домой.

Молодые люди поднялись по каменным ступенькам мимо неказистых, но пушистых декоративных кустиков. Тяжёлая железная дверь, обвитая выкованными из металлических прутиков и пластин лозами бездушного винограда, без скрипа, без шума отворилась во внутрь. Перед Линси мгновенно вырос чёрный прямоугольник проёма, представившийся ей входом в холодную пустоту неизвестности. Лёгкая дрожь пробежала по телу девушки. Она не знала, что скрывалось за плотным непроницаемым занавесом таинственных чертогов дома. Однако её преждевременные страхи тут же растаяли, словно пар от кипятка, как только Эдуард зажёг свет.