– Спасибо, учту, – я поблагодарил незнакомца за мудрое изречение из жизни опыта, кстати говоря, верно подмеченное, и в свою очередь спросил. – Так что насчёт рассказа? Вы не передумали?

– О, дорогой писатель, если бы я передумал, я бы не пришёл на эту аллею во второй раз: я не люблю многократно посещать те места, в которых уже был, которые мне знакомы. Постоянная смена окружающей меня обстановки способствует независимости и непредвзятости к чему-либо, – человек с немигающим взглядом говорил, и в его интонации слышались нотки презрения и наивности; лицо, однако, по-прежнему оставалось скованным глубочайшим равнодушием к миру.

– Почему? Вы нее дорожите этим городом?

– Меня не так много, чтобы раздавать себя каждому захолустному городишке.

Такая циничная фраза меня несколько оскорбила, как патриота родной земли. Но я смог сдержать негодование внутри себя. Люди вольны думать так, как они хотят. Каждый желает видеть то, что считает правильным относительно своей точки зрения, аспектов своей правды. Я понял своего собеседника, понял подтекст его фамильярности, открытости оценочных суждений, понял сакральную тайну побуждений, стоявших за этой фразой, увидел лик рабочих людей театра, заставлявших сцену ползти за прыгавшими актёрами-марионетками, – настоящих двигателей эстетического повествования о морали и человеческих идеалах, адресованных подслеповатому зрителю.

– Если Вы, – продолжил господин в чёрном пальто, – будете стрелять в меня вопросами, то выбьете из меня весь смак дальнейшего рассказа. Не засоряйте голову прелестью восхищения ничтожно малыми моментами, а дайте им собраться в единый кулак, который затем разрушит Ваши бывшие приторные мечты, прежние ветхие догмы, данные Вам трясущимися дряхлыми прародителями и преподавателями. Моя история – история, находящаяся на грани человеческого восприятия, в какой-то мере иррациональная, нереальная. Вам остаётся только верить. Готовы ли Вы услышать её?

– Конечно, да.

– Мне безразлично, будет ли моя жизнь достоянием этого общества или затеряется среди хлама зазнавшихся людей, кичащихся мифом о торжестве их победоносного «ничего» над мировым «всем». Пускай судят, как угодно. Но если мой рассказ заденет их за живые ниточки, заставит взбунтоваться и оклеветать, писатель, знай – они горят и мучаются в моей правде, со злобой и ненавистью смотрят ей в глаза.

– Неужели Вы собираетесь уличить народ в чём-либо, а затем триумфально разоблачить его? Ваша история будет затрагивать социальные и духовные проблемы?

– Очень поверхностно. Отчасти.

– Это интересно…

– Только вновь учтите: не я это подтвердил словами, а Вы самолично, и косвенно соглашаетесь с моей точкой зрения, – незнакомец составлял философские умозаключения, словно читая мои мысли. Казалось даже, что я здесь был совершенно лишний и что он, мой собеседник, вёл разговор наедине с самим собой или с великим разумом, сидевшим напротив но ни в коем случае не с живым, действительным человеком.

– Я Вас не утомил своими размышлениями? – спросил он, увидав на моём лице некую рассеянность и неуловимую тень нетерпения (а вовсе не скуки!) поскорее начать писать очередную безызвестную повесть безымянного человека.

– Нет, что Вы…

– Не притворяйтесь. Притворство Вас не слушается: оно Вам не подвластно. Всё чётко видно в каждом изгибе и контуре Вашего открытого лица.

А между тем его заиндевелая маска с абсолютной безучастностью ко всему происходившему сохраняло прежнюю ледяную скованность. Как будто чувство в душе этого человека умерло, а глаза, отражавшие пустоту внутренних глубин, наполнялись какой-то непонятной, необъяснимой, мистической силой, так что я, не сумев больше устоять под их натиском, отвёл взгляд в сторону. Лёгкая, еле ощутимая дрожь колючим шариком прокатилась по спине и ногам.

– Пожалуйста, начинайте Ваш рассказ, – наконец предложил я.

– Долго решались и смущались, но надежды Ваши оправдались. Слушайте.

По заснеженной, мощённой серой гранитной плиткой дорожке изредка шествовали молодые мамы с колясками да бегал поджарый, одетый по-спортивному дед, дыша морозным паром. Вдалеке гудел город, и в какофонии самых различных звуков кипевшей жизни трудно было выделить что-либо определённое и мелодичное: всё сливалось в общий котёл хаотичной мазурки.

II.

– Начну издалека, – сказал он. – Отступим на несколько шагов назад, в недавнее прошлое этой страны…

Старец Хронос1раскрутил маховик времени, повернул рычаг веков влево. Табло показало тысяча девятьсот семнадцатый год. Это было время тяжёлых перемен и потрясений. По стране с бурей и грохотом пронеслась февральская революция. Царь, потерявший всякое доверие своих поданных, отрёкся от престола и отошёл от власти. Ему на смену пришло Временное правительство. Однако и оно не смогло долго удержаться у руля. Колесо революции слишком быстро раскрутилось. Продолжала стрелять и бомбить Первая Мировая война. Бунты рабочих и крестьян подрывали авторитет временного правительства во главе с Керенским. Поддержку простого люда всё больше и больше получали Советы народных депутатов. В октябре того же года прогремела ещё одна российская революция. В стране установилась диктатура большевиков. В то же время из подполья поднималось освободительное белое движение из бывшего кадрового офицерства, юнкеров, казаков – всех тех, кто был не согласен с политикой РКП(б). Началась Гражданская война. В России гуляли беззаконие и беспорядок. Каждый, что хотел, то и творил. Горели дома, совершались грабежи. Старая Россия окончательно разрушилась, развалилась на куски. Все бывшие ценности теперь признавались более несуществующими. Пришла очередь нового смутного времени…