— Я сам ее отвезу в клинику, а тебя чтобы здесь больше не было. Если с ребенком что-то случится, — шиплю сквозь зубы, но закончить фразу не могу. Я с детства верил, что у близнецов одна душа на двоих, верил в какую-то связь между нами, иначе как объяснить, что в день, когда Юру сбила машина, у меня так резко схватило сердце, что я с трудом сделал вдох. Или же когда я заболел, температура поднялась и у брата, несмотря на то что между нами были сотни километров. Я люблю его и не желаю ему зла, но если с Викой либо ребенком что-то случится, никогда ему не прощу. И себе тоже. Потому что моя вина в том, что ей стало плохо, тоже есть.

— Игорь, как бы там ни было, но это мой ребенок, я волнуюсь за них с Викой, — произносит он, пока я пытаюсь сообразить, что делать, в спешке натягиваю на девушку теплую куртку и шапку и полностью игнорирую брата.

— Все будет хорошо, милая, — целую ее, собирая губами соленую влагу, — только не волнуйся, пожалуйста, все будет хорошо.

Не знаю, кого пытаюсь успокоить больше: себя или ее, но меня бьет крупная дрожь страха точно так же, как и Вику.

— Сможешь дойти до машины или взять тебя на руки? — спрашиваю ее и параллельно набираю клинику, чтобы доктора были готовы к нашему приезду.

— Я сама, — хрипло произносит она и, оставляя Юру одного в квартире, я открываю дверь, пропуская Вику вперед.

— Все в порядке? — спрашивает сосед, кажется Макс, который появляется словно из ниоткуда. Он встревоженно смотрит на девушку, а потом переводит на меня взгляд, в котором плескаются чувства, далекие от симпатии. Полностью идентичны моим, между прочим.

Я с силой жму сразу на все кнопки вызова лифта. Обнимаю Вику и шепчу утешительные слова. Впервые в жизни я боюсь за кого-то настолько сильно, как за нее с малышом. Она кривится от боли время от времени и хватается за живот, а я ненавижу себя за то, что абсолютно беспомощен в этой ситуации.

— Не плачь, пожалуйста, — прошу ее и прижимаю к себе сильнее.

Я лечу по городу, нарушая все правила дорожного движения. Как назло, на каждом перекрестке горит красный, и эти шестьдесят секунд, на которые приходится притормозить, кажутся для меня целой вечностью.

Одной рукой я веду машину, второй — беру Вику за руку и переплетаю наши пальцы, выражая тем самым поддержку. Она безмолвно плачет и что-то шепчет. Кажется, это молитва. Я не верующий, но в этот момент у меня не остается ничего, кроме веры, особенно когда надрывным голосом Вика произносит:

— Кажется, у меня кровь.

Я вдавливаю педаль газа до упора. В голове ни одной мысли. Виню себя за то, что происходит. Из-за меня она нервничала, из-за меня столько раз плакала. И вполне возможно, что вчерашняя ночь тоже послужила причиной всему этому. Я пытался себя сдерживать, пытался быть осторожным, но что, если все же сделал что-то не так? Зачем только полез к ней? Надо было сначала посоветоваться с доктором и расспросить что да как.

У клиники нас уже ждут с каталкой. Я помогаю Вике выбраться из машины. Целую, обещаю, что все будет хорошо. Она у меня крепкая, упертая, и малыш тоже. Сейчас как никогда я остро осознаю, что не готов потерять их, ни одного из них. Они нужны мне. И Вика, и наш ребенок.

— Что с ней? — спрашиваю у доктора.

— Без обследования не могу сказать.

Я иду рядом с ней. Держу ее за руку, пока она смотрит в небо и до крови искусывает губы. Потом переводит взгляд на меня, и в нем столько мольбы и отчаяния, что мое сердце начинает кровоточить вместе с ее.

— Сделайте все что угодно, но сохраните ребенка, — прошу доктора и ударяю кулаком по стене, когда за ними закрывается серая дверь, а меня туда не впускают.

***

Вика все еще спит. Я волнуюсь, потому что она слишком долго не приходит в себя, но доктора говорят, что это нормально. Из ее вены торчит катетер, по которому поступает лекарство, и каждый раз, когда я натыкаюсь на него взглядом, хочется вырвать его к черту, потому что мне все время кажется, что он причиняет Вике боль. Иначе почему она так хмурится во сне?

Я сжимаю ее холодную ладонь, не могу найти себе место и в конце концов соглашаюсь на предложение медсестры принять успокоительное. Может, хотя бы так усну, чтобы время быстрее прошло? Но потом вдруг меняю свое решение: не хочу пропустить пробуждение Вики. Поэтому уже который час сижу в кресле рядом с кроватью и неотрывно слежу за тем, как вздымается и опускается ее грудь.

Несмотря на заверения доктора, что при надлежащем уходе и препаратах с Викой и ребенком все будет хорошо, тревога за их жизни все равно не покидает меня. Она выглядит такой хрупкой и маленькой на широкой, огромной кровати, что внутри меня все переворачивается от внутренней боли.

Я вздрагиваю, когда звонит телефон. Мать. Не хочу отвечать, не хочу ни с кем разговаривать, пока Вика не придет в себя и я не удостоверюсь, что с ней и в самом деле все в порядке, но после третьего звонка все-таки беру трубку.

— Да, мам? Что-то важное? — мой голос звучит хрипло, челюсть все ещё ноет после удара Юры, и я шиплю от боли.

— Сынок, как там Вика? Как ребенок? — сквозь слезы спрашивает она, и я прикрываю от злости глаза. Юра. Кто бы сомневался. Только не могу понять, зачем известил об этом родителей. Ждал, что Вика все-таки потеряет ребенка?