Шрифт:
– Ты спятил? — шипит Марьяна, упирая руки в боки. Обожаю ее такой. О-бо-жа-ю! Облизываю губ и приближаюсь на шаг.
— Мне надоело убегать от ответственности. Это неправильно.
— О, ну, замечательно! Тебя-таки загрызла совесть, и теперь ты решил, уподобившись хорошему мальчику, покаяться!
— Нет, послушай…
— Нет, это ты меня послушай! — Марьяна выглянула за дверь, чтобы нас, не дай бог, никто не услышал, и зашипела: — Ты хочешь снять с себя вину? Я могу это понять. Но за чей счет, Демид? За счет нашей дочки. За счет спокойствия моей матери?! За мой счет! Ты вообще о ком-то кроме себя думаешь?!
— Я думаю о вас каждую секунду моей жизни. Но правда всегда вылезет наружу! Пойми же… ты обращалась в полицию. Было заведено дело. Сейчас, когда поднялась шумиха, отыскать эти бумажки — не составит труда… И уж лучше я сам признаюсь в содеянном, чем…
— Чем что?! Ну, докопаются они. И что? Дело закрыто за отсутствием состава, так? Твоя вина не доказана. А то, что я обратилась в полицию… Ну, мало ли. На что только не способны сбрендившие фанатки.
— Ты не представляешь, что с тобой сделает пресса. Они камня на камне от тебя не оставят.
Марьяна медленно моргает. Ведет плечами, будто озябнув.
— Так это… ты меня пытаешься защитить? Не надо, правда… Я…
Она не может связать двух слов. В ее глазах закипают слезы. Я вижу, как она тронута, но я не для этого все затевал. Прежде всего, я действительно искренне хочу ее защитить от возможных последствий. Я не могу допустить, чтобы ее имя полоскали в прессе и смешивали с дерьмом.
— Нет никакого дела, — врывается в наш диалог голос Воронова, о присутствии которого мы совершенно забыли.
— Что?
— Нет никакого дела. Я его уничтожил сегодня. И в реестре подчистил. Вот.
— Сергей Михалыч… — потрясенно шепчет Марьяна.
— Это меньшее, что я вам должен.
— А если… если это выплывет наружу, вы же…
— Марьяш, ну, я сколько лет в этом всем варюсь, а? Думаешь, не знаю, как замести следы преступления?
Смотрю в смеющиеся глаза Воронова и не знаю, что сказать… и что чувствую? Облегчение. Признательность. Но, в то же время, опять это мерзкое чувство, будто я оставил незакрытым гештальт, так и не понеся наказания. К которому я уже был готов. И с которым смирился.
— Даже не думай! — шикает на меня Марьяна, а я не пойму, в какой момент она научилась чувствовать меня так тонко?
— Не знаю о чем ты…
— Даже не думай, что мне это надо. Мы уже закрыли этот вопрос. А никому больше ты ничего не должен.
— Правда? — обнимаю Марьяну за талию, откидываю в своих руках и пристально, до рези в глазах, вглядываюсь в её лицо. Мне нужно убедиться в том, что она действительно так думает, а не лишь пытается убедить меня… и, быть может, себя саму. Но, в противовес всем моим страхам и глупым опасениям, в ее голубых глазах царит океан безмятежности. И она, будто понимая мою в том необходимость, позволяет мне погрузиться на самое его дно.
— Спасибо, — шепчу и зарываюсь лицом в ее волосы, — спасибо тебе за все.
Еще немного, и я заплачу. Прямо при Воронове, который, неловко откашлявшись, изо всех сил делает вид, что резко оглох и ослеп, а к двери пятится вообще просто так. Но в последний момент меня спасает появление дочки. Подпрыгивая на одной ноге, она влетает в комнату и, возмущенно сверкая глазами, интересуется:
— Ну, куда вы делись все? Пола начинать ипитицию! Дед, ты будешь тоже снежинкой.
— Какой еще снежинкой? О какой репетиции речь? — интересуется Воронов, настороженно глядя на Полинку.
— Танца снежинок! — закатывает глаза Полинка, как будто это само собой разумеется.
— Ой, милая, да какой же из меня танцор?
— Надеюсь, способный, — тяжело вздыхает Полинка и под наш громогласный смех становится в шестую позицию.
Глава 26
Марьяна
Интервью мы решаем провести в спортзале. Ну, во-первых, Балашову совсем не помешает дополнительная реклама, а во-вторых, мы с ним банально не хотим приглашать журналистов в свой дом. Это слишком личное и не для чужих глаз. Хотя на некоторых снимках, которыми Демид теперь с завидной регулярностью постит в свой Инстаграм, можно рассмотреть какие-никакие детали.
Например, огромную, от пола до потока, сосну, украшенную белыми, коричневыми и золотыми шариками, или… меня, пекущую им сегодня блинчики на завтрак. И знаете… я ужасно красивая на нем. На этом снимке… Хотя из косметики на мне лишь утренний свет, льющийся из окна, а из одежды — потрепанный жизнью бомбер Демида. Красивой меня делает счастье. И его любовь…
— Саша, держи удар! — слышу строгий голос Демида. Встряхиваю волосами и вдруг сталкиваюсь взглядом с внимательно наблюдающей за мной интервьюершей. Очень известная, острая на язык дамочка. Признаться, я ее немного побаиваюсь. Особенно, когда она вот так на меня смотрит… и идет ко мне!