– Просто это имя ему подходит, – пожимаю я плечами. По правде говоря, у меня нет лучшего ответа.

– Расскажи мне об этом иракском парне побольше.

– Я часто разговаривал сам с собой. Это всегда меня бесило. Потому что было признанием того, что я сумасшедший. Беседы с Ральфом – тоже безумие, но другого толка. В этом есть какой-то смысл?

– По крайней мере, я могу понять разницу, – соглашается Марк. – Можешь мне рассказать о настоящем Ральфе?

Марк настойчивый, надо отдать ему должное. Перехожу к подробному рассказу – с того мгновения, когда только увидел его в прицеле и до того момента, ровно через семьдесят пять секунд, когда спустил курок. К концу исповеди я рыдаю.

– Кто так поступает? – с трудом выдавливаю из себя слова. – Кто посылает туда своего ребенка? Это, мать твою, зона боевых действий. И он знал... я видел это по его глазам. Он знал, что умрёт. Что его или расстреляют, или он взорвёт себя сам. Кто-то просто отправил его умирать! Почему? Зачем кому-то это делать?

– Это война, Эван, – тихо говорит Марк. – Люди совершают на войне такое, что никогда бы не сделали при других обстоятельствах. Ты поступил так, как должен был, чтобы защитить свой отряд.

– Я их не защитил, – напоминаю я ему. – Они все умерли через пару месяцев.

Марк протягивает мне несколько салфеток из коробки, стоящей на краю стола, и мне требуется несколько минут, чтобы прийти в себя.

– Чёрт, обычно я так не делаю.

– Может, стоило бы, – Марк смотрит на меня. – Я рад видеть, Эван, что ты не сдерживаешь эмоции. Это совсем неплохо.

– Может быть, став таким чувствительным, мне удастся на этот раз удержать свою девушку.

– Алина так важна для тебя.

– Да. Ты её видел?

– Она была здесь, когда я приходил проведать тебя в первый раз, – говорит он. – Она показалась мне очень милой. И ясно видно, что сильно о тебе беспокоится.

– Алина мне очень нравится, и она, кажется, понимает меня. И даже зная, каким я могу быть, она всё равно поддерживает меня. И всё же, я ни в чём не уверен.

– Почему?

– Потому что я так же думал о Лиа.

– Это та женщина, с которой ты уехал из Чикаго, верно?

– Да.

– Что с ней случилось?

– Она меня бросила, – чувствую, как при воспоминании что-то сжимает грудь. – Я приехал домой – меня не было какое-то время, но Лиа не знала, где я был. И нашёл записку, в которой говорилось, что она ушла. Моя собака, блядь, из-за неё умерла, а она меня оставила.

– Ты никогда мне об этом не рассказывал.

– Это случилось прямо перед тем, как мы уехали, – делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мне не хочется сообщать Марку много подробностей. – Она была... ну, в квартире, когда туда проник преступник. Один попытался её защитить и был застрелен.

– Надо же. Какая верная собака.

– Была.

– Обидный способ узнать из записки, что отношения закончились, – говорит Марк. – У тебя нет ни одного шанса поговорить об этом до того, как решение уже принято. Ты с тех пор разговаривал с ней?

– Нет. И не собираюсь. Я не могу возвратиться к этому и не хочу. Она приняла решение, и я его уважаю.

– Вполне справедливо.

– Просто мне не хочется как в прошлый раз испортить то, что у меня есть сейчас. Я совершил много ошибок, и никогда, собственно, не извинялся ни за одну из них. Мне было всё равно. Сейчас я не хочу быть таким.

– А чего ты вообще хочешь, Эван?

– Я хочу всё вернуть назад. Хочу забрать обратно всё то дерьмо, что сделал в своей жизни, и заставить его исчезнуть. Хочу начать всё сначала.

– Ты не можешь заставить всё исчезнуть, Эван, как будто ничего и не было. Ты должен понять, как жить с последствиями твоих поступков. Ты можешь на них учиться, чтобы убедиться, что они не повторятся, но у тебя не получится всё вернуть. Некоторые действия просто необратимы.

Марк наклоняется вперёд и кладёт ладонь на мою руку.

– Впрочем, ты всё ещё можешь начать сначала.

Марк заканчивает со своими бумагами и назначает время для следующей встречи со мной на завтра. Как только он уходит, из тени у стены выходит фигура. Я смотрю, как Ральф приближается к краю моей кровати.

У него другое выражение лица. Когда я видел его раньше, он всегда выглядел грустным или злым. На этот раз он выглядит... гордым.

– Знаешь, а ты изменился, – говорит он.

– Правда?

– Ты сам разве не видишь? – он садится на стул и начинает крутиться из стороны в сторону. Сейчас он больше похож на ребёнка, чем когда-либо раньше.