Помощник Федя в трансе. Письма от молодой жены где-то гуляют по морям-океанам. Зато пришел конверт от двоюродной тетки.

– Сто лет бы от неё не получал!..

У командира умерла бабушка. У меня - дед по материнской линии, деда Миша, Михаил Романович Соколов. Бабушкины каракули сообщали, что "в гробу он лежал красивый, как артист". Предчувствуя кончину, он за год начал раздавать свои вещи. Мне достался полевой цейсовский бинокль - память первой германской, коробка с медалями за войну прошлую, пакетик с маминой прядью и надписью "Женя Соколова. 1941 г.", бумажник с фронтовыми письмами и фотокарточками.

Только-то и осталось от восьмидесятилетней жизни? От деда осталось на земле все, что полагается, по словам мудрецов, оставлять человеку: детей, вырытый колодец, посаженное дерево. Двух дочерей оставил Михаил Соколов детского врача и школьную учительницу... Дубок, клен и рябину мы сажали с ним в подмосковном Абрамцеве. Там же на моих школярских глазах вырыл он и колодец. Прежде чем лопата врезалась в землю, он долго формовал бетонные кольца, а когда отлил их с дюжину - выкатил на лужайку самое сухое и прочное, влез в его окружье и стал подкапывать. Когда кольцо осело краями вровень с землей, он поставил на него новое и продолжал рыть вглубь пока оно не ушло вниз. Со дна шестиметрового ствола забил родник. "В водяную жилу попал", - радовалась бабушка и бросила на счастье серебряный крестик. Вода в окрестных колодцах была мутно-глинистой, а в дедушкином прозрачно-ледяной.

Сколько помню себя, заглядывать в колодцы всегда было страшновато. Казалось, ни один из них не имеет дна, и ровный бетонный ствол уходит сквозь воду в самые тартарары. Бабушка пугала меня: "Не заглядывай, водяной утащит!"

Я заглядывал, и "водяной" утащил-таки меня...

Я вспомнил бабушку и нечистую колодезную силу, когда впервые посмотрел во входную шахту подводной лодки через верхний рубочный люк. Тусклый стальной колодец уходил вниз, в темноту, и на дне его краснел едва высвеченный круг палубного настила.

Колодец - это всегда нечто мрачное и таинственное. В "колодцы смерти" - жертвенные шахты у ацтеков на Юкатане - бросали самых красивых юношей и девушек. А тут, на лодке, то и дело надо спускаться в колодец и вылезать из него. Его стальная труба стала единственным путем, связующим нас с поднебесным миром... Ночью, на всплытии, когда выбираешься по стальной шахте, над головой, в окружье распахнутого люка, покачиваются звезды. Кажется, будто лезешь по трубе телескопа...

За полночь в мою каюту постучал старпом:

– Не спишь, Андреич? Выпить чего есть?

В руке письмо, в глазах - себе не верю - слезы. Впрочем, сентиментальность - один из признаков душевной усталости в конце похода.

– Есть.
– Я достаю из рундучка аптечный пузырек с настойкой лимонника. Двадцать капель в чай прекрасно снимают усталость. Симбирцев разливает остатки - по десять граммов - в пластиковые футлярчики из-под фотопленки.

– Давай хоть символически... За упокой души... Ольга Павловна на "жигулях" разбилась... Не вписалась в поворот Ольга Павловна... Снежная королева, полярная звезда подводного флота, красавица и ...в свои немыслимые тридцать пять - доцент мореходного училища...

...Она прикатила на своих злосчастных "жигулях" прямо на причал чуть ли не к трапу подводной лодки. Был День Военно-морского флота. Мы, как всегда в таких случаях, стояли у стенки городского морвокзала и принимали по случаю праздника - экскурсантов. Это планида у нас такая, как у самого нового, а значит, самого чистого и исправного в своей серии корабля. Длинная вереница студентов, домохозяек, рыбаков, школьников тянулась к верхнему рубочному люку, где ловкие матросские руки помогали женщинам и детям спускаться по вертикальному трапу. Симбирцев прохаживался рядом и следил за порядком.

– Прими мальчонку, Еремеев!
– кричал он в люк.

– Я за ручки его.

– Да смотри ручки-то не выдерни!

– Не бойтесь, тарщь-кап-нант! Матрос ребенка не обидит!

Люди улыбались, слушая эту перепалку. Ольгу Павловну Симбирцев сразу выделил из толпы и взялся лично провести по отсекам. В пятом, дизельном, гостья оступилась и уронила белую туфельку под пойолы. Моторист достал её из трюма полную соляра и вручил Ольге Павловне. Та растерянно оглядывалась, не зная, куда вылить бурую жижу - все блистало чистотой.

– Ну вот, - улыбнулась она.
– Раньше гусары пили из туфелек дам шампанское...

Симбирцев взял у неё модельную итальянскую "лодочку" и вдруг, к ужасу всех присутствующих, большими глотками стал пить соляр.

Я не знал, что соляр безвреден, и потому рванул из его рук туфельку жижа выплеснулась на пойолы, но все равно эффект был произведен. Симбирцев, в тон даме, осадил меня куда как холодно:

– Что за манеры, капитан-лейтенант!

Он промокнул платком усы, и на батисте осталось бурое пятно.