– … откуда ушли, туда и пришли, – усмехнулся Николай, садясь на нижнюю койку и задвигая под неё рундук, – н-да…

– Месье, – зашедший служитель поманил Бориса, – пара моментов в документах, пройдёмте.

Встав было за Житковым, Корнейчук тут же сел назад, устыдившись порыва.

«– Как котёнок за кошкой, право слово!»

Тоскливо покосившись по сторонам, он увидел неприглядный быт матросской казармы в порту, в которую и заселили добровольцев.

Низкие потолки, двухэтажные нары с вроде как выстиранным, многажды штопанным ветхим бельём, на котором сохранились самые подозрительные пятна. Чуть ли даже не… кровь, точно кровь!

Табачный дым, пустые бутылки из-под спиртного, валяющиеся под нарами, сладковатый запах опиума откуда-то из угла, хохот людей, уже сбившихся в компании, и они… вдвоём, а сейчас и один. Среди этих…

– Новенький!? – на койку, не чинясь, присел с размаха уголовного вида молодой француз с испещрённым фурункулами лицом, приобняв Николая за плечи. Он хлопал парня по плечу и спине, отдалялся и приближался, смеялся заливисто и отпускал угрозы. В речи его перемежался парижский шик и какой-то уголовный жаргон, решительно непонятный одесситу.

«– Апаш, – промелькнула вялая мысль у Николая, ощущавшего себя кроликом перед удавом, – раздёргивает»

– Ну-ка, – совершенно подавив волю Корнейчука, апаш без стеснения полез под койку, вытащив рундук, – что там интересного у моего нового друга? Ты ведь мой друг? Или нет?!

Эти слова он буквально прорычал в лицо.

– Д-друг, – выдавил из себя Николай, чувствуя себя ягнёнком перед волком. Хохоток в ответ, похлопыванье по плечу, и нарочито хозяйское поведение апаша, разбирающего его рундучок.

Сценка эта вызвала лишь вялый интерес некоторых добровольцев, да нехорошее оживление из опиумного угла. Подтянулись какие-то мутные типы, выглядящие может не столь же опасно, но откровенно уголовно.

В Одессе Корнейчук знал бы, что и как сказать, да и то… всякое бывало. Здесь же, в чужой среде, он растерялся окончательно.

Апаш тем временем вытащил из рундука фотографии, и начал их разбирать, снабжая комментариями разной степени сальности.

– Славные губки, – гоготнул он, вертя в руках фотографию сестры Маруси, я бы ей… – и он сделал движение бёдрами.

– Отдай!

– Малыш взбунтовался? – заворковал апаш, вытягивая руку с фотографией.

– Отдай! – Корнейчук, вскочив, протяну руки… и получил небрежный отмашку тыльной стороной кисти по губам. Боль привела его в чувство, и будто пелена какая-то слетела.

Одессит с наслаждение врезал апашу в висок костистым кулаком – так, как никогда в жизни! Он много раз дрался, да и куда без этого мальчишке?! Но, будучи натурой чувствительной – никогда в полную силу! Всё время стоял какой-то барьер – то опаска причинить боль человеку, а то – просто стыд, как же он будет потом в глаза однокласснику смотреть!? Сегодня по морде, а завтра – как ни в чём не бывало?!

Апаш начал заваливаться вперёд, вяло засовывая руку в угловато топорщащийся карман, и Николай резко, как учили, схватил его за волосы, и коленом – навстречу! Как учили… Борис, пытающийся научить его не просто приемам английского бокса, а – умению применять его. Егор, Коста…

– Зря ты, парень… – начал один из тех, из опиумного угла, выхватывая нож-бабочку и начиная играть ею. И как по футбольному мячу – по руке! Не думая! Оружие вылетело и запрыгало стальной рыбкой по полу, противно дребезжа.

Шаг навстречу, за грудки обеими руками, и с высоты не такого уж маленького роста, вздёрнув опиумокурильщика на себя – лбом в переносье. Да локтём вдогонку, с зашага, по виску.

– Ты… – начал было третий, – я…

Он отступал, не в силах собраться со словами и мыслями, но Николая уже несло. Шаг… и тяжёлый ботинок врезался в живот, а потом ногами, ногами…

Оттаскивали его впятером, а не разобравшегося Бориса, сходу кинувшегося было в драку, дружно попросили успокоить своего «сумасшедшего друга».

– Коля-то? – удивился Житков, отряхая с виноватым видом держащегося за челюсть наваррца, – Ну, не разобрался, не серчай…

И уже снова на французском:

– Он смирный.

– Он? – вылупился на него свидетель молниеносной расправы над бандитами, – Этот?!

Совершенно некультурно тыкая пальцем в Корнейчука, с самым мирным видом собиравшего вытащенное из рундука, и раз за разом повторяя:

– Он!?

– Ну, – Борис, не видевший саму драку, всё никак не мог взять в толк, – Борис в Одессе чуть не самый смирный. Добрейший человек, мухи не обидит! Всё время заступаться приходится.