По воскресеньям, по негласной договорённости сторон, боевых действий не велось вовсе, и враждующие стороны вполне мирно встречались на нейтральной территории, ведя беседы и обмениваясь сувенирами. Впрочем, со временем ситуация построжела, потому как британцы весьма вольно трактовали перемирие в свою пользу – то выпуская диверсионные группы, а то и попросту нападая на буров, подойдя к ним во время дружеской беседы.

Приняв решение наступать, буры разом переменились, теперь их лагерь напоминает разворошенный муравейник. Снуют при свете костров и факелов люди, навьюченные мулы и лошади, люди… Скрыть подготовку к наступлению они не пытаются, да по совести, и не смогли бы.

Русские волонтёры, среди которых немало офицеров и ещё больше интеллигенции, ведут порой умозрительные разговоры, как бы они поступили в той или иной ситуации, да имея под рукой всю полноту власти, а желательно и вымуштрованных русских солдатиков.

Отчасти, именно от этого бесполезного умствования и идёт нежелание буров видеть волонтёров, даже и самых образованных, начальствующими над собой. Надо принимать ситуацию, учитывая все её достоинства и недостатки, а не заниматься интеллектуальным онанизмом. Вероятно, и даже наверняка, умствования эти будут полезны для переосмысливания концепций современной войны, но здесь и сейчас они только раздражают африканеров, не видящих пользы ни от досужих разглагольствований, ни от самих разглагольствующих.

Редкие европейские офицеры, обретающиеся в сугубо бурских коммандо не на должности рядовых, сплошь почти артиллеристы, сапёры и фортификаторы, то бишь технари, способные принести пользу здесь и сейчас.

Объезжаю позиции, делая то зарисовки наперегонки с Санькой, то снимаю с одолженной вьючной лошадки громоздкий фотоаппарат. А сценки, нужно сказать, встречаются порой прелюбопытные.

Женщины, помогающие грузить в повозку ящики с патронами, или детишки, снующие под ногами взрослых и исполняющие роль вестовых, приносят осознание – это война поистине народная. Хотя назвать её праведной… нет, едва ли. Народная, но не праведная, н-да…

Но как бы ни были интересны сценки, я прервал съёмки, вновь навьючил лошадку, и отправился к Мишке. То бишь к генералу Сниману, намеревающемуся атаковать город вместе с «оранжевыми[i]» бурами Де Вета.

Объезжая по широкой дуге Ледисмит, мы добрых два десятка раз наткнулись на патрули буров, выглядывающих нас из темноты. К счастью, мы с Санькой уже мал-мала примелькались в лагере, да и знание африкаанс, пусть даже и поверхностное, значит немало.

А ведь бывало, бывало… не раз и не два иностранные волонтёры попадали под «дружественный огонь» в виду полнейшего незнания языка. Особенно при ночном патрулировании. Оклик… и при ответе на неправильном языке… выстрел.

– Назовись!

– Пресса! Россия! – подъехавший бур, совсем ещё молоденький парнишка, оглядел нас и похмыкал.

– К Сниману и Де Вету, – пояснил я, несколько нервируемый многозначительным хмыканьем.

– Петер! – не отворачивая от нас головы, крикнул бур.

На зов из темноты подъехал совсем мальчишка, лет двенадцати от силы, но уверенно держащий карабин на сгибе локтя. И вот ей-ей! Этот, случись вдруг замятица, не промахнётся, даже падая с седла!

– Скачи к отцу, да скажи – проводим русских до Снимана! Патрулей вокруг Ледисмита и без нас предостаточно, а вот за прессу опасаюсь – наткнуться на кого-нибудь излишне ретивого…

Он смолк многозначительно, и мальчишка умчался, гордый поручением. Сам же юный бур, оставшись в одиночестве, тут же скинул с себя маску степенного командира, и оказался изрядно любопытным и очень болтливым. Скорее даже не болтливым, а будто соскучившимся по общению.

Интересовало его решительно всё – кто такие русские и зачем нам царь? Есть ли у меня невеста и насколько сложно научиться живописи?

Санька, воодушевившись возможность поговорить на любимую тему, принялся рассказывать, возмещая недостаток слов размахиванием руками, мычаньем и выразительными взглядами в мою сторону.

– … холст, но не простой, а… – брат забыл слова и начал пучить глаза и махать руками, подбирая слова.

– Подготовленный? – переспрашиваю у него на русском.

– Агась! – перевожу, затем вместе объясняем буру, как грунтовать холст желатином или рыбьим клеем, как…

Корнелиус впечатлялся, ахал, и наконец признался застенчиво, што тоже – рисует.

– Угольками, – вздыхал он, – потом…

Выразительное движение, будто стирает нарисованное, и снова вздох… Батюшка у Корнелиуса из самых твердолобых кальвинистов, и крепенько держит сына. Один из местных проповедников, с паствой в полсотни человек таких же упёртых до полной… полной…

«– Упоротости».

… точно!

Расстались если не друзьями, то хорошими приятелями. Напоследок, уже на виду лагеря Снимана, Чижик долго втолковывал буру, што живопись, она вообще ни разочка против религии.

– Портреты… ну ладно, ежели по вере нельзя, ладно! А неужели отказался бы увидеть, как ферма прадеда выглядела, до Великого Трека? Во-от… не рассказы через поколения, а была б картина… а?!

Обменялись адресами, куда писать письма, и я с трудом оттащил брата, почуявшего неофита.