Отношения между Гавом и тетей Дженис теперь смахивали на перманентный пожар в доме, и я подчас мечтал, чтобы они дотла сгорели в этом пожаре. Мечтал, лежа ночью без сна и слушая, как они занимаются любовью, и подозревая, что это навязанное хобби со мной разделяют не только жители окрестностей, но и все население Северной Европы. Ох, и свалял же я дурака, добровольно предложив спать на диванчике в гостиной, когда у нас бывает Дженис. Внесено это предложение было – как я полагал, с явным сарказмом – однажды вечером, когда Гав и Норрис пытались в микроволновке приготовить пападамы [73] . Проблема локальной непропекаемости послужила поводом для напряженной и жаркой дискуссии, и результаты их первой попытки крайне походили на загогулины Брайля. Также Гаву и Норрису не давала покоя злополучная неустойчивость трех кучно расположенных друг к дружке пападамов, обусловленная отнюдь не только судорожными рывками поворотного круга. Наконец мои соседи по квартире склонились к идее индивидуального распределения полуфабрикатов на стеклянной доске и организовали, по их словам, «мозговой штурм» для конструирования необходимой опоры. Я одолел соблазн заметить, что для мозгов с плотностью вакуума задача что-либо штурмовать так же непосильна, как для человека с фамилией Коган – получить лицензию на торговлю копчеными свиными ребрышками в Мекке в разгар Рамадана.

– Зажим «крокодил»! Только хром соскоблить нужно.

– Не-а, под хромом-то все равно металл. Может, заэкранировать?

– Не годится, должна быть пластмасса. И желательно – не термореактивная.

– Слышь, Гав,– сказал я из дверного проема,– я с диванчика только на фут свешиваюсь, с обоих концов. Могу калачиком поспать, пока вы с Дженис в спальне прохлаждаетесь, и паче того, когда вы там горячитесь.

– Че? – изогнул Гав толстую шею, чтобы взглянуть на меня, и нахмурил тяжелый лоб. Почесал под мышкой через рукав регбистской футболки и кивнул: – Ага, годится.– Похоже, мое предложение ему понравилось.– Спасибо, Прентис, ты классный чувак.

И снова повернулся к микроволновой печи.

– Что, если подвесить вот здесь, в середине, на нитке? – проворчал Норрис, почти целиком засунув голову в печь.

Он так и не снял белый лабораторный халат. Норрис принадлежал к той категории прирожденных медиков, которым суждено к вершине своего профессионального мастерства продираться через густейшие тернии похмелья. Дай бог, доучится – будет по долгу эскулапьей службы грозить пальчиком простым гражданам, которые за неделю выпивают меньше, чем он за вечер.

– Пусть тебя, Гав, не смущает то обстоятельство, что я из нас троих самый старый квартиросъемщик,– проговорил я чуть натянуто, но так, чтобы натянутость была заметна.

– Да ничо, Прентис, все нормалек,– отозвался Гав и скорчился рядом с Норрисом, уставился в освещенное нутро печки.– Нитку-то не привязать никуда,—сказал он Норрису.—А если и привяжем – как оно будет поворачиваться?

Оба задумчиво помолчали, висок к виску у открытой микроволновки, а я тем временем прикидывал: вот если запихнуть обе головы внутрь, будет ли шанс, что вмонтированный в дверцу предохранитель не сработает? – Нет,—сказал Норрис—Нужна какая-то подпора снизу, ты понял, о чем я? Ну, Гав, рожай, ты ведь у нас инженер…

– Старое одеяло худо-бедно прикроет важные части моего тела, и не так уж велика вероятность, что прохудится подводка к газовой плите и я отравлюсь во сне…– рассуждал я вслух.

– Гм…– Гав выпрямился, но тотчас снова наклонился вперед и постучал по белой пластмассовой ручке на двери печи, вмещающей в себя плод инфернальной кулинарной фантазии моих соседей.– Тока пластик.

– Может, деревяшку? – спросил Норрис.

– Разогреется,– ответил Гав, повнимательнее приглядываясь к пластмассовой ручке.– Все зависит от того, скока в древесине воды. Нет, думаю, пластик – самое то.

– Да если на то пошло, Гав, я могу тут ждать, пока не расползутся твои пьяные чуваки или пока не разойдутся Норрисовы студенты-картежники… Могу и вообще тут переночевать, если они попадают и захрапят по максимуму шкалы Рихтера… Ваши забавы редко заканчиваются до трех или четырех утра… А мне лишние четыре-пять часов сна перед лекциями не помешают…

– Да, Прентис, твоя правда,– сказал Гав, разглядывая подоконник. Потом вдруг выпрямился и щелкнул пальцами.– Есть!

«Что – есть? – подумал я.– Неужто голос моего здравого смысла прорвался сквозь оборонительные рубежи чудовищной тупости?»

Черта с два.

– «Блю-так» [74] !

– Чего?

– «Блю-так»!

– «Блю-так»?

– Ага, «Блю-так»! Ну, ты понял: «Блю-так»! Норрис подумал и сказал возбужденно:

– Точно, «Блю-так»!

– «Блю-так»! – повторил Гав, лучась самодовольством.

– То, что надо,– энергично закивал Норрис. Я покачал головой и отошел, променяв дверной проем кухни на менее опасный для психического здоровья темный коридор.

– Ну, вы, ребята, даете,– пробормотал я.– Сейчас позвоню в оргкомитет Нобелевской премии, скажу, что лауреатов этого года можно уже не искать.

– «Блю-так»! Самое то! – неслось мне вслед из кузницы технического прогресса.

– Хочешь сказать, что ты все прочитал?

– Главную идею ухватил.– Я сидел в гостиной, которая теперь прекрасно справлялась с ролью будуара. Тете Дженис, по всему судя, больше нравилось ночевать тут с Гавином, чем по вечерам возвращаться на Крау-роуд.

Гав и Дженис в мятых незастегнутых пижамах расположились на диванчике, смотрели видак.

Я сидел за столом в эркере, пытался готовиться к завтрашнему семинару. Однако от беспрепятственно слышного полового акта в моей спальне (отдельные цепкие участки коры головного мозга, отвечающие за долговременную память, время от времени твердили, что это все-таки моя спальня) Гавин и Дженис перешли к столь же беспрепятственно слышному процессу поедания маисовых чипсов. Пронзительный хруст неизбежно привел к тому, что громкость телевизора была повышена до окносотрясающего уровня, дабы жевание не мешало счастливой парочке поглощать четко артикулируемые изречения Арнольда Шварценеггера.