Эта женщина, санитарка, рассказывала Тамаре, что сестра ее на Кубани заболела. И врачи от нее отказались. Но сказал ей кто-то: пей мяту. Что ж не пить -- растет в огороде, сама по себе. Стала пить и -- здорова. "Ну, побегу, я с дежурства. Так вы жене своей передайте, скажите: тетя Таня не забыла, а все не могла. Тоже болела. Как придет посылка, сразу же принесу".

Но пришла ли добрая тетя Таня, принесла ли травы -- мы не узнали. И не вспомнил я тогда на крыльце про одну встречу, про слова, (оказывается) некогда в нас, бездетных еще и здоровых, брошенные: "Ин хортис деи нулля херба контра вис мортис, -- сказал один врач и сам же перевел.
– - В садах господа бога нет травки против силы смерти". Значит, все уже было ведомо римлянам, все. Но затем и приходим сюда, в этот мир, чтобы тоже пройти целиной. Да иначе нельзя.

Еще не было девяти, еще рано было туда, на Чайковского, за посланцем Нины Акимовны, но сидел уж подле желтой стены -- рядом с вами все же спокойнее. Вот подходит к кровати Тамара с чашкой жидкой-прежидкой каши. И отходит с нею же. Все ясно. Но может, сегодня сделают дырочку в горле, дышать сможешь, спать.

Как ни вяло я плелся туда, на Чайковского, времени оставалось -- час. Встал на якоре возле стоянки такси, где сошлись два дома, и глазами уперся в стену, прикидывал, как бы прыгнул вот с этого дома. Если б С к а з а л и... Дом-то четырехэтажный, старый, потолки там высокие, это хуже. И другой рядом такой же. Между ними щель. Может, лучше в нее, чтобы било о стены, немного придерживало? Нет, лучше так, чтоб на провод. А что, это можно. Главное -прыгнуть, а куда, не Их дело. Поломался бы здорово, но провод самортизирует, выжить можно. Все же хочется тебе, Саша, выжить? А как же. Может, еще пригодился бы. Страшно, очень страшно, наверно, но как хорошо было бы! Вот сейчас, перед тем, как прыгнуть, помчался бы к вам, сказал тебе: доченька, пойдешь в школу, пойдешь!

Надо брать такси. Раз -- и вот уже дверь, такая знакомая дверь. "Вам куда?
– - шустро поднялась со стола привратница. Что ты, милая, я же свой, я на стуле твоем, знаешь, сколько отсиживал, больше ставки твоей. И башку свою по столу, по клеенчатому, футбольным мячом перекатывал.
– - Вам что, назначено к ней?"

Да, назначено к ней, предназначено, но не знаю, когда. А уж к Нине Акимовне вот сейчас. Поднялся на лоротделение. Улыбался на полу ликующий красно-синий шахматный пластик. Кто играет здесь и во что? Обреченность с Надеждой? Белые (халаты) ходят-прыгают через два поля, черные (фигуры больных) еле-еле плетутся, такая у них позиция -- цугцванг, ни шагу. Здесь всегда, как в задачках: "белые начинают и дают мат". В два, в три и даже в четыре года. Даже этюды (по секрету скажу вам) случаются: "белые начинают и выигрывают". А когда, через сколько, не сказано. Но рассчитано.

Только в дверь, и она там, Акимовна, в ординаторской, шла, увидала, споткнулась. Глаза испуганно встали. Поздоровались и -- о деле, короче короткого. Познакомила с тем, которому переадресовала нас. Я побрел вниз, волоча перед собой его образ. Да, приятный, скромный, умный. Что ж, везет нам на умных, хороших. На крыльце закурил. "Здравствуйте!..
– - милая кореяночка Лиза, осенняя нянька, глядела на меня, родственно улыбаясь.
– Ну, как Лерочка? Как? Скажите? Все хорошо?" -- "Умирает Лерочка", -- вдруг само по себе из меня выскочило."Что-о?!" -- рукой на меня замахала, чтоб заткнуть мне обратно. "Лизка... иде-ом!.." -- звали ее, теперь уж студентку, студентки же. "Ну, я... вы...
– - заметалась, -- извините... передайте привет... если можно".

– - Так!..Я готов. Куда нам?
– - выскочил легкий, быстрый.

Сели, тронулись. Расспросить хотелось, и с чего-то надо

было начать. "Простите, Иван Михайлович, вы давно здесь работаете?" -"Пятый год".
– - "Вообще?" -- позволил себе совсем по-дурацки удивиться: как-никак, а уже далеконько ему за тридцать. "Ну, вообще-то давно, только раньше по общему профилю, -- в этом умном питерском голосе поплавком ныряла усмешка. И подумалось мне: ради денег, но он сам же отвел грязные подозрения:- Здесь куда интереснее. Не сравнить".-- "А там, в институте, есть один лоринголог, он отсюда, от вас, перешел. Говорит, не выдержал", -замороженно нес в лицо ему свой бестактный вздор. "А-а, Сверчков, знаю, знаю,-- скользнул по мне остреньким взглядом.
– - Он действительно перешел, только не совсем так, там историйка вышла. Ну, ничего особенного, -спохватился и другим голосом: -- Вы предупреждали? Там не будет никаких трений?" -- "Нет. Скажите, Иван Михайлович, это не больно?" -- "Да нет, ерунда. Кровать там какая? Ну, вот и все. Да, под местным -- разумеется".-"И она сможет дышать?" -- "Да, конечно".

И опять повторился обряд знакомства: это -- эта, это -- этот. Уважительно поздоровались, уважительно же посмеиваясь. Люди как люди, на работе. Не совсем приятный знакомил их повод, ну, да что уж -- на том ведь стоят.

– - Так... инструмент?
– - лязгнул из портфельчика на стол сверточек, охлопал себя по карманам.

– - Халат, пожалуйста...-- не сдвинулась с места заведующая. А уж сзади

плыл на руках-распялках старшей сестры крахмальный, сахарно-белый. Так услужливо, но с достоинством подставляла. Вделся, и вот этими пальцами, которые сейчас развернут сверток, вытащат скальпель, просовывал вываренные в щелоках, зажелтевшие кальсонные пуговицы в тугие, заглаженные петли.
– - А второй?..
– - сказала, не сдвинувшись с места, заведующая.

– - Есть, есть, Евгения Никаноровна!.. там, сейчас, сейчас...-подхватилась Старшая.

– - И второй?..
– - усмехнулся н а ш.

– - У нас так. Пожалуйста...
– - посторонилась, пропуская его Никаноровна.

Прости нас, прости, доченька!..

– - Иван Михайлович!..

– - Да, да?..
– - обернулся растерянно: меж двух огней, но -- умница!
– улыбнулся мне: -- Не волнуйтесь.

– - Ну, что-о вы, това-арищ Лобанов...
– - укоризненно, недоуменно-брезгливо протянула заведующая.
– - Вы же сами просили разрешить вам, -- и, пожав плечами (вот видите -- консультанту, с кем нам приходится иметь дело),

обронила холодно: -- Идите и ждите.

Пошел. Сел. Следил мысленно: входят, здороваются, смотришь затравленно: "Мама, мама..." А что мама... Вот сейчас плач... запонку в горлышко вставят железную, навсегда. Почему это все? Почему мы живем? Почему эти листья и тени шевелятся?

Выглянула Тамара. Подбежал: "Все?.." -- "Нет, не стали. Говорят, не надо. Незачем. Нет показания. Иду, иду, доченька! Ну, ты сам... проводи, поговори с ним".

Победительно шла Евгения Никаноровна, но поджавши терпеливый, неразъимчивый рот: нет, нет, не я -- пусть он сам т е б е скажет.