– - Почему она не спит? Почему? Как Вика, не слышал?

Умерла.

Я знаю, я знаю...
– - закачалась, заплакала, сидя напротив тебя на кровати, -- что не только у нас, у других тоже умирают дети, но не легче, не легче мне, нисколько не легче от этого!.. До-оченька, Лерочка, не уходи...

не оставляй нас одних, -- тихо-тихо, тише листьев, шуршащих там, за окном, но не тише дыхания твоего бездыханного.

И тянулась, тянулась ночь. Как мне жалко тебя, доченька, головенку твою темнорусую, черневшую на высокой подушке, ребра в треугольном разрезе рубашки, и лицо, не твое, но единственное. Изредка вспыхивали наши темные стекла, разбегались по ним лучи золотыми тенетами -- это скорые спешили в приемный покой.

Дома лег, телефон к изголовью приставил и впервые, стыдясь самого себя, подумал: если это случится, то пускай не при мне. Но боялся и этого, вскакивал, ждал: вот-вот зазвонит, а я здесь.

Днем сидел на скамье. На коленях покоился Чехов. "Моя жизнь". Помнил, как она подарила ему кольцо с надписью: "Все проходит". А он, обмирая над этим, думал: "Ничто не проходит". Кто же прав? Оба. Каждый. "Все проходит" -- непреложно, ибо проходим мы сами. "Ничто не проходит" для тех, у кого остается в сердце -- то, что все же "проходит".

Ну, как? Вы довольны?
– - круто свернула ко мне заведующая.
– - Да, спасибо вам, Евгения Никаноровна. Скажите, а почему клизма не действует? Но она же не спит.
– Товарищ Лобанов, поверьте: нам виднее. Мы не можем

давать наркоз, -- замолчала, но чего-то не уходила.
– - Шли бы вы домой, отдохнули.
– - Мне здесь лучше.
– - Посмотрите на себя: от вас и половины не осталось.

"Меня!.. меня пожалела!.."

Постояла, вздохнула, ушла. Что ж, и в этом нельзя отказать, и не отказал Митрофан: "Угол -- это такая фигура, которая может быть тупой и острой".

В этот день, утром, когда меня еще не было, и сидели вы у окна, ты спросила: "Мама, я умру?" И уж больше не спрашивала. Только взгляд стал совсем-совсем отчужденный, тоскующий, знающий. И уже начала вспоминать. Как там, в Комарове, гроза повалила сосну, как ходили с ребятами в лес, гуляли, купались. То одно, то другое всплывало. И по этому можем догадываться, о чем тебе думалось.

– - Пора бы вещи забрать...-- голос Тамары пресекся.
– - Ты узнай...

как работают.

Это рядом, где-то. Но не мог я туда идти за твоими вещами, не мог. Ни тогда, ни позднее.

Я просила их дать мочегонного. Очень плохо отходит.

Рецепт выписали, вот, купи. Сволочи, они все суют и суют свои

лекарства. Преднизолон и еще. Целыми пригоршнями. Выбрасываю. Только то, что для печени. Я не дам им капельницу ставить, не дам. Или...
– подумала, -- реже, не каждый день. Иди, погуляй. Ну, что ты сидишь здесь.

Вот... в аптеку пойду.

Но пришла моя мать. Осторожно сказала, что Лина на меня жалуется.

– - Ты всегда должен помнить, что она для тебя сделала.

Ах, помнишь, тогда зачем же ты ее обижаешь?

Как?
– - повернулся.
– - Как обижаю?
– - Сердишься,

злишься. Не разрешаешь приехать.
– -Зачем? Ей и так с нами хватило.
– Но все-таки ты ее не обижай.Я, мать, и то б не смогла того, что она.
– -Все делали, я помню. Анна Львовна не меньше. Что? Да хотя бы то, как идет, думает, с нами горюет, живет нашим, не сдается, когда...сами уж сдались.
– -Лина тоже плачет.
– Плачет!.. ха-ха...-- (Митрофан: Петух повалился на спину и истерически захохотал).
– - Что ж, она живой человек.
– - На здоровье. Только пусть не корчит страдания. Душа у нее минутная. Все -- на минуточку. Кроме вечного движения.
– -А у твоей Ильиной какая?

"Такая... вот и ты не поплачешь. А чего меня утешать -- поревела бы вместе со мной, повыла бы... Почему ты так легко отказалась, отдала ее? Ведь еще здесь, здесь, вот, слышно..."

Это она так дышит?

"Она!.."

– -Боже упаси!..
– - помолчала.
– - Ну, я пойду, Сашенька. Тебе ничего не надо?

А когда стемнело, пришла Анна Львовна. Рассказала про какую-то мать, которая потеряла дочку и сошла с ума. "Вот... только мы почему-то не сходим, все не сходим, не сходим..." -- "И вы тоже, почти. То, что вы говорите..."

Она знала: я сказал ей, что мне надо убить тебя, доченька. "Да, и сделаю. Я. Потому что Тамаре нельзя".
– - "Не говорите мне. Не хочу

этого слышать! Вы себе потом не простите".
– - "Нет, я должен, должен!.. пусть что будет, мне на все наплевать".-- "Вот видите... а говорите, не сходите...
– - и плачет.
– - Вы знаете, когда умирала моя мать, это тоже было ужасно. Я любила ее... очень. И ходила к нам пожилая сестра, и одно говорила:"Целуйте ее, целуйте!" Саша, поверьте, вот что надо. Вы потом, потом вспомните и поймете".