Савка случайно вошёл в мою жизнь, вот нужно воспользоваться новым случаем, чтобы спровадить его восвояси. Боливар двоих не вынесет — двоих мужчин. Мне становилось неприятно от мысли, что Супрядкин может узнать о конкуренте в постели. Мне нравилось наше почти семейное болото и совершенно не хотелось мутить тину, разменяв на пятый десяток.

— По-мужски? — почти не хихикнула я.

Мне показалось, Лешка проглотил мой краткий пересказ нашего с Оливкой разговора. Ошиблась… Что-то я стала ошибаться в нем последнее время с завидным постоянством… Нет, надо действительно поставить в отношениях с Савкой жирную точку. Он не может сместить Лешку. Оливка права: я не представляю свою жизнь отдельно от ее папочки. В финансовом плане так точно. Благотворительность на меня не распространяется: Лешка платит мне зарплату за управление его фондом и содержание, потому что мы как-никак «по-прежнему женаты». Нет, все же дело не только в деньгах, которые, возможно, я бы и нашла способ заработать самостоятельно. Я чувствовала себя все ещё замужем. Я же не зря не вернула себе девичью фамилию. И дело было вовсе не в лени менять документы или желании иметь с дочерью одну фамилию…

— А как мне надо было говорить с ним, по-женски? — усмехнулся господин Супрядкин, но я не почувствовала в его голосе никакого веселья. — Морду не бил, — добавил Лешка глуше. — Не за что как бы. Саша сделал нашей Оливке предложение, а она в ответ собрала вещи, забрала кота и свалила к маме. В общем-то Оливка мне кого-то напоминает. Правильно говорят, посмотри на тещу и не женись.

— Зачем же ты женился?

— Потому что на тещу не смотрел. И потому что девушка согласилась. И потому что у девушки была кошка, а не кот. И тогда мне это казалось хорошей идеей. И вообще она ждала от меня ребёнка. Скажи, почему этот ребёнок послал парня, прожив с ним четыре года?

Смешки из голоса исчезли: вопрос прозвучал грубо и четко.

— Понятия не имею. Сказала же, что Саша ей надоел. Он, наверное, не понял. Думал, она ждет от него решительного шага… Вот и сказал, давай поженимся.

— Значит, Оливка тебе что-то еще сказала, чего ты не подумала донести до меня? Зачем ты заставила меня позвонить Саше?

Лешка завелся с нуля на все сто оборотов.

— Я тебя не заставляла. Я сказала оставить дочь в покое. Сказала, что мы идем в клуб. Что Оливка хочет успокоиться. И что бы там ни было, разрыв, даже желанный, это всегда тяжело!

— По собственному опыту судишь?

— Он у нас с тобой одинаковый. И я очень рада, что Оливка рассталась с Сашей до свадьбы.

— Ты думаешь, не будь ребенка, мы бы с тобой тоже разбежались?

— Я уверена. Я против ранних браков и ранних детей.

— У меня чувство, что ты вообще против детей. И против семьи, — прорычал он в трубку, точно в микрофон, так у меня заходили ходуном барабанные перепонки.

— Леша, прекрати передергивать мои слова. Что сделано, то сделано. Двадцать пять лет прошло. Это много, Леша. Люди столько не живут… вместе. Если только от безысходности. В силу привычки. Я сужу по своим родителям. Леша, мы сохранили намного больше любви, чем они. Но я уважаю и силу привычки, — отрезала я, желая просто сбросить звонок.

— Это камень в мой огород?

— Леша, я не кидаю ни в кого камни!

Мне хотелось кричать, чтобы до него достучаться! Ситуация со взрослой дочерью настолько выбила его из колеи, что я засомневалась в его вменяемости. Будто Саша бросил беременную девушку. В чем Лешкина проблема? Оливка найдёт себе нового мужика — мы не в пуританское время живем, когда всем сразу нужно замуж!

— Я сама не без греха… Так что давай больше не обсуждать Оливку.

— Вообще-то мы говорим сейчас о нас с тобой, — из голоса Супрядкина пропал и хрип, и злость. Он сделался абсолютно деловым без какого-либо оттенка раздражения. — И это не телефонный разговор. Нам надо встретиться. Завтра ты свободна? Пообедаем вместе?

Я выдохнула мимо трубки. Тяжело. И ответила, почти легко:

— Лёша, я иду с твоей дочерью на маскарад.

— С утра пораньше? Я собираюсь пообедать с тобой в час дня. Я закажу столик. Не опаздывай. Я не привык жевать и говорить, а говорить придётся много.

И он сбросил звонок, даже не удосужившись получить от меня согласие. Это не деловая встреча, от которой сотрудник фирмы не может отказаться. Это личное… одолжение. Что ещё ему от меня надо? О чем может быть этот нетелефонный разговор?

Лешкин звонок выбил меня из колеи — и вернуть меня на проторенную тропку могла только рюмка настойки на коньяке, потому что чистый коньяк имел свойство погружать меня в омут с головой на долгие годы. И утаскивать за мной ещё несколько человек.

— Мам, ты так каждый вечер в гордом одиночестве пьёшь? — заглянула на кухню Оливка, прижимая к груди своего кота.

Я не сразу сообразила, что ответить, и совсем не из-за недопитой рюмки или какого-то мещанского стыда перед дочерью за скрытый алкоголизм, а из-за самой дочки — точнее сказать, ее руки, нервно наглаживающей Соломона. Она нервничает. Очень. И вся ее эта воздушно-капельная радость от расставания с Сашей играется для меня. И для отца: возможно, конечно, у неё достаточно сил для того, чтобы не мешать личное с работой. Но ведь это против природы человека. Мы не роботы. У нас есть чувства. И они — а не здравый смысл — чаще всего управляют нашими поступками.

— Просто надоела эту бутылку туда-сюда переставлять. Поможешь допить?

Она мотнула головой. Боится по пьяни сболтнуть лишнего? Ну что ж, понимаю и уважаю такое решение взрослого человека. В душу с хирургическими перчатками я к ней не полезу. Лешке надо, пусть сам лезет.

— Нет, я спать пойду. Соломон после одиннадцати нервничать начинает. Как он завтра будет один, не представляю…

Она смотрела мне в глаза, и я не знала, что в них читать: жалость к коту или к себе?

— Мы же не собираемся оставаться в клубе до утра? — не совсем спросила, больше усмехнулась, я.