– В пепельницу, самое оно и будет.

– Что?

– Крепкое. Попроси Беллу налить в пепельницу.

– Окурки вытряхнуть или как? – поинтересовалась маломерная тетка, заправлявшая стойкой, принимая мой несколько экзотичный заказ.

Секунду я молча взирал на ее ослепительно беззубую улыбку, однако не придумал ничего остроумного и ограничился тривиальным:

– Да ты там, Белла, как знаешь.

– Это твоя? – спросил я у Томми, садясь с таким расчетом, чтобы он находился точно между мной и далеко не беззубой пастью. Псина накинулась на пиво с молодым, задорным энтузиазмом и при этом – хотите верьте, хотите нет – расплескала из пепельницы меньше, чем я обычно расплескиваю из кружки.

– Не-а, дядькина. Повесил на меня, пока сам в больнице.

– И какую же это часть она ему отхватила?

– Да не, – ухмыльнулся Томми, – ему геморрой режут. Пара дней, и будет как огурец. Ты же не будешь никого кусать, правда, Замчик? – Он энергично поскреб собаку по загривку. Собака не выказала ни удовольствия, ни неудовольствия. – А ты, длинный, теперь это что, все больше по шанди?

– Ага. Вот жду Макканна, чтобы рассказал мне, как я выступал прошлой ночью.

– Ты там чего, наворотил что-нибудь?

– Возможно. – Я машинально взглянул на ободранные костяшки.

Пить вредно. Алкоголь – наркотик. Виски – яд, береги ребят. Да знаю я все это, кто же не знает. Просто так уж вышло, что спиртные напитки не запрещены законом, легкодоступны, считаются чем-то вполне нормальным, что существует почтенная традиция употреблять их гордо и с удовольствием, а затем страдать от неизбежных последствий, даже бахвалиться этими последствиями, и что эта традиция особенно сильна здесь, в Шотландии, и особенно на западе Шотландии, и особенно в Глазго и примыкающих к нему районах…

Я пью больше, чем следовало бы, но всегда с удовольствием, и я ни разу еще не просыпался с желанием выпить; воды, апельсинового соку, чего-нибудь шипучего вроде лимонада – это да, регулярно, сотни и сотни раз, но никогда, чтобы чего-нибудь покрепче. И буде такое со мной случится, я надеюсь вовремя опомниться, схватить себя за руку, задавить опасную тенденцию в зародыше. Я знаю, что все алкоголики начинают с опохмелки.

Но я-то не такой, я все понимаю.

Господи, это только подумать, сколько людей погубила пьянка, и каких прекрасных людей…

Лично я видел только одного человека, погубленного пьянкой, – своего отца, но уж он-то никак не был прекрасным человеком.

– Так что, с «Уай-эс-ти» [22] у тебя покончено, или что? – спросил я у Томми. Последние несколько месяцев он обеспечивал какую-то мебельную фабрику дешевой рабочей силой.

– Да, раньше времени. Они меня поперли.

– И за что бы это?

– Да понимаешь, я нюхал клей. Бригадир зацапал меня в сортире с мешком на голове.

– Ну ты и дерево, – изрек я, сокрушенно качая головой; мне не хотелось, чтобы мои слова звучали дидактически, по-взрослому.

– Дерево, – согласился Томми. – Даже клей и тот был не тот.

– Это как?

– На водной основе, ну или еще что, не знаю. Я ж целый час его нюхал, сидел на толчке и нюхал. Сперва вроде и потащился, ну вроде, знаешь, как звон в ушах. Ну, думаю, сейчас люки запарит, а вот те хрен. Сижу и шизею, с чего бы так, – банка вроде здоровая, да и воняла эта дрянь дико, шары на лоб.

– На водной основе… – Я снова покачал головой, чувствуя себя безнадежно взрослым. Разве таким я был в его возрасте?

– А не попробуешь, так и не узнаешь, – объяснил мне Томми. – Кто ж его может знать заранее?

«Не попробуешь, так и не узнаешь…» Такой подход к делу меня искренне восхищал. Семнадцать мальчишеских лет… Лично я в этом возрасте был параноидально осторожен. Зачем проверять что-то на себе, когда есть такие удобные подопытные кролики, как студенты-соквартирники? Более того, я отыскивал людей, годами сидящих на наркотиках, и вел за ними тайное психологическое наблюдение, я даже читал специальные медицинские журналы, чтобы узнать, к каким побочным последствиям ведет употребление наиболее распространенных наркотиков. Томми действовал прямо противоположным образом: не знаешь, так попробуй.

Я более-менее выжил, а вот что будет с Томми? Я буквально слышал его голос: «Стрихнин? Ага, дай-ка мне граммулечку…» Усраться можно. Младенцы и души невинные.

Этот сопливый говножуй даже героин пробовал, сам рассказывал. Помню, я тогда крайне его удивил – взял за грудки, притиснул к стенке и сказал, что, если он еще раз хоть притронется к этой дряни, я сдам его фараонам. Я бы в жизни такого не сделал, однако Томми проникся. «Лады, длинный, лады, только не поднимай хипеж. Да мне и так клей больше в кайф, только отходняк с него обломный, балда трещит». (На что я ответил: «Ох, господи…»)