– Рад... душевно рад! Садитесь. Какие события у нас? А?.. Теперь все переменится...
– Восторг рвался из груди Грубинского, хозяин кабинета воззрился на подследственного.
– Я предупреждал... по-хорошему... не захотел, сукин сын, охамели от свободы... задохнулись.

Марь Пална жалела Реброва и себя, и всех, и не совсем понимала зачем ее вызвали.

– Вы вместе работали?
– Начал подполковник. Марь Пална кивнула. Отвечайте, пожалуйста, да или нет, - предупредительно попросил дознаватель.

– Да.
– Выполнила просьбу свидетельница.

– Что вы можете сказать о Реброве?

– В смысле?..
– Не поняла Марь Пална.

– В смысле контактов с иностранцами... здесь... за рубежом... вы же знаете, председатель комитета не раз обращал внимание, что западные спецслужбы значительно активизировали свою деятельность... есть группы влияния... есть агенты влияния - красноречивый взгляд на избитого, - есть подкуп - скрытый и явный - ...есть и вербовка...

– А...
– Протянула Марь Пална.

– Вот именно!
– Подбодрил дознаватель.
– Не думаю, что в деле Реброва все просто, даже уверен...

В комнату заглянул тщедушный, но сияющий гэбэшник и, не обращая внимания на присутствующих гаркнул:

– В городе наши! Хочешь принять?

– Тащи.
– Разрешил Грубинский и офицерик выскользнул за дверь.

– Кстати, - Подполковник кивнул на телефон, - Ребров, не хотите переговорить с матерью?
– Ребров не шелохнулся, и подполковник сообразил, что избитому тяжело набирать номер, любезно соединил:

– Ястржембскую!
– и протянул трубку сыну.

– Ты?
– Мать не верила своим ушам.
– Что случилось? Все в порядке?

– В порядке...
– Саднящими от боли губами проговорил сын.
– Ты как?

– Неважно... вызвала врача с утра. Уже приходил другой, сказал, что мой заболел, странный тип...

Грубинский бесцеремонно нажал на рычаг:

– Видите, Ребров, мы держим слово... другой врач! Смекаете?
– Шумно вздохнул.
– Церемонишься с вами... возишься... все впустую... плетку подавай - это вы понимаете...

Вошел тщедушный гэбэшник, Грубинский, достал стаканы - причем четыре! На всех. Марь Пална и Ребров отказались, подполковник налил два стакана до половины:

– Наконец-то!
– И подмигнул офицерику. Тщедушный подмигнул в ответ:

– Ну я побегу... дел невпроворот!

– Беги, беги!
– Ласково напутствовал Грубинский. Офицер ушел. Бутылка коньяка так и стояла на столе... в кабинет вошел Седой, кивнул Марь Палне, пожал руку подполковнику:

– Отмечаете?

– Вроде того...
– просветлел Грубинский.

Седой оглядел избитого на стуле:

– Это он на партийные деньги замахивается?
– Будто видел Реброва впервые, а не возил для него в Цюрих коробочку со шприцем. Седой глянул на Марь Палну, на следователя:

– Можно уведу у тебя свидетеля... на полчасика?.. Потолковать надо...

Грубинский не сиял от счастья, но... смирился. Седой пропустил Марь Палну, провел по коридору, распахнул дверь в аскетический - стол, два стула, лампа и пишмашинка на войлоке с заправленным чистым листов кабинет. Сели.

– Слушаю. Обещала важное...
– Седой поставил на стол неизменный кофр.

Марь Пална, не сказав ни слова, подошла к машинке, сдвинула каретку и начала печатать по принятой форме:

"Источник сообщает. Павел Устинович Прут, бывший охранник НКВД в Устьвымлаге - мой отец. Особые приметы - татуировка русалки на левой голени". Мария Павловна...
– остановилась на миг, забила крестом отчество Павловна, приписала Стюарт. Получился агентурный псевдоним - МАРИЯ СТЮАРТ.

Марь Пална выдернула лист из машинки, положила перед Седым, рядом, достав из сумки, бросила серебряный медальон с кудрявой буквой.

Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону, подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета Грубинского, не спрашивая - благо бутылка и чистые стаканы на столе налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.

Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков подложил дочь... или вспоминал ту заключенную... или понял в ту минуту, что жизнь прожита, и его обманули... или готовил себя к исполнению принятого решения... долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не опустел... протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не обратилась в ломкий, сухой пепел... еще раз долго посмотрел на дочь и... указал на дверь.