В понедельник ждал новый удар.

Не успела Алла переступить порог банка, как ее перехватила кадровичка с просьбой немедленно зайти к ней в кабинет, где передала распоряжение начальства. Уволить девушку с сегодняшнего дня.

– Как? На каком основании?! – бросило ее в жар.

– Разговоры нехорошие ходят, Аллочка. Напиши заявление по собственному желанию или они найдут повод убрать тебя. Поверь, не рада будешь, что не ушла сама.

– Какие еще разговоры?!

Кадровичка замялась: меньше всего ей хотелось добить унизительной правдой эту сотрудницу, приятную во всех отношениях девушку, и она предпочла бы умолчать, чтобы это сообщил кто-то другой, не она. Но под настойчивым и вместе с тем умоляющим взглядом сдалась.

– Кто-то пустил слух, что ты занимаешься… Ну этим… Во время рабочих командировок… Это дошло до замдиректора, и он без колебаний принял решение уволить тебя, а директор на больничном после операции и выйдет нескоро. Да и справедливости от него ждать бесполезно. Сама знаешь, он во всем поддерживает заместителя, тот его правая рука…

– Ложь! Кто этот мерзкий сплетник? Кто он?! – вскрикнула Алла.

Осталась без парня, а теперь и без работы! Здесь и сейчас на собственной шкуре ощутила всю горечь и точность выражения «беда не приходит одна».

– Этого сказать не могу… Меня поставил перед фактом Пантелеев. Хотел, чтобы ты ушла по-тихому и без скандалов.

Но Алла кинулась разбираться. Не обратив внимания на требование секретарши подождать в приемной, ворвалась к заму и выпалила:

– Денис Сергеевич, объясните мне, что, черт возьми, происходит?

Лицо ее горело, голос был не по-женски суров, она находилась в том состоянии, когда пора было отбросить все формальности и выяснить, что за дурдом творится вокруг. Против нее ополчились и любимый, и начальник; невидимый враг играл ими всеми, как марионетками, и отлично знал, кого и за какие ниточки дергать, наносил удары сразу по двум фронтам.

– Зачем явилась?! – взвизгнул пузан, как баба, но Алла пропустила его слова мимо ушей.

– Давайте начистоту. Я не понимаю, на каком основании я должна уволиться?! За что? Чем я провинилась – тем, то вкалывала на благо банка? Вы верите всей грязи, всем сплетням обо мне? И кто он, этот лжец?! Не укрывайте же его! – эмоции зашкаливали, вопросы, восклицания сыпались градом.

– Мне стало все известно, – ответил пузан с нотками злорадства в голосе, с бесятами в глазах, – удивила ты нас, Алла, ой как удивила. Тебе должно быть стыдно. Водила всех нас за нос. И куда я смотрел, когда брал тебя на работу? Казалась приличной девушкой, а оказалась… Хм. Не оценила оказанного тебе доверия, мы к тебе по-человечески, а ты к нам… Хм. И сделки у нас не заключались, и договора не подписывались, а все почему? Потому что занималась не той работой. И в Пластуне ты сорвала контракт, зато время даром не теряла и завела свои контакты. Парень-то твой знает, Алл? – откровенно издевался зам. – Ты позор, пятно на безупречной репутации нашего банка. Пиши-ка лучше заявление на увольнение сама. Если этого не сделаешь, придется уволить тебя с такой записью в трудовой, что не то что менеджером или экономистом, а торгашкой ни в один киоск не возьмут!

И это говорил ей руководитель банка, высокопоставленный человек, серьезное, уважаемое лицо, а, по сути, существо, копошащееся настолько низко, что разные гады, змеи, высиживающие свои яйца, выглядят достойнее и благороднее даже по факту любви к своим змеенышам. Душа вечна, тело тленно, но не у каждого – у иного духовная смерть наступает с самоутверждением за счет страданий других, он как хлам, как иссохшее наполнение с виду энергичного, пышущего здоровьем организма. Человечность – сестрица душевности, и она жива до тех пор, пока живо сострадание, – в противном случае, если человеку доставляет удовольствие видеть боль других, он приобретает настолько извращенные формы морального уродства, что становится ущербнее рыб без плавников, птиц без крыльев, поскольку лишен главного качества, с которым пришел в этот мир.

Так и здесь, из уст важного лица лилась грязь, вполне осмысленная по своей жестокости, слова подбирались такие, чтобы сильнее унизить, больнее ранить. Диким желанием девушки было вцепиться в эту рожу, содрать вместе с кожей ухмылку и выцарапать гаденькие, заплывшие жиром глазенки, но она лишь ответила испепеляющим взглядом, полным ненависти.

Стоило ли держаться за такую работу? Стоило ли после всего услышанного объясняться и еще сильнее унижаться? На языке крутились матерные словечки, но ей хотелось ответить что-то жесткое, хлесткое, но кратко, чтобы не превращать диалог в словесную перепалку, а ударить под дых одной только фразой и уйти.

– Какое дело до личной жизни подчиненных директору, который в рабочее время трахает любовницу? Ты всеобщее посмешище, куда тебе до авторитета, суровый начальник с расстегнутой ширинкой! Прикрой, не позорься! Твоя жена еще не знает о Соловьевой? Достойная женщина и очень влиятельная, благодаря ее связям ты и добился этого поста. Она скоро все узнает, и ты вылетишь следом за мной, как пробка. До свидания, начальник! – выкрикнула Алла и, хлопнув дверью с остервенением, вылетела вон. Краткости не получилось, но ударом на удар ответила сполна.