Они уверяли, что это из-за того, что в данный момент я ничего не могу сделать. Но от этого это не переставало быть бездействием.

В голове образовывалась гудящая пустота, когда я, сжимая руки, смотрела на одинокую мигающую табличку «идет операция». Меня трясло. Ноги подкашивались. Сдавившие живот и руки бинты казались непосильным грузом.

А когда в коридор выглядывала медсестра, повторяя:

– Операция пока идет. Мы делаем все возможное.

Я чудом удерживалась, чтобы не схватить ее за воротник и не заорать:

– ТАК СДЕЛАЙТЕ БОЛЬШЕ!

Еще я ненавидела бездействие. Это бездействие давило. Сковывало руки. Заставляло зажмуриться и захотеть исчезнуть. Смотреть, как что-то рушиться, когда ты ни в силах сделать ничего…

Бездействие меня ужасало.

А еще я ненавидела предательство.

И это то, чего я никогда не прощала.

К шести утра, когда перед глазами уже все двоилось после бессонной ночи и четырех часов перед операционной, в зал ожидания, расталкивая медсестер и громко ругаясь, попытался кто-то прорваться.

– ПРОПУСТИТЕ!

Я вскинула ужасно болящую голову, несколько раз моргнула и посмотрела в ту сторону. Из пересохшего горла непроизвольно хрипло вырвалось:

– Эрик?..

Ко мне, игнорируя тихие лепетания медсестер, подлетел высокий парень. Его зеленые глаза почернели и метали молнии. Из-под его темного пальто показалась растянутая футболка, лицо заспанное, темные волосы торчком, а сам он выглядел так, словно пробежал марафон.

– Рей! Рей, черт возьми! – он присел рядом, слегка тряхнув меня за плечи. Я медленно повернула голову. Губы изогнулись в натянутой улыбке.

– Все в порядке… – хрипло выдавила я, но по нахмуренному лицу друга поняла, что меня что-то выдало. Взгляд. Кажется, в нем плескалось целое море опустошенности.

– Я узнал по дороге из новостей. А потом мне позвонили ребята и сказали, что это произошло у тебя на глазах… и я… черт… Что это была за перестрелка?

Я помотала головой.

– Не знаю, – глухо ответила я, неожиданно подняв глаза на друга. – Я вытащила их из машины и… подстрелила того, другого. Он был во второй машине… – я зажмурилась. Меня передернуло. – Я… я ничего не помню! Но мне почему-то показалось, что там был кто-то… еще…

В подпольном мире привязываться к людям слишком близко было нельзя. Одна вылазка – и близкого человека может не стать.

Но Эрик – немного другое. Никаких отношений, как бы нам это не пророчили знакомые (в прошлом году он женился на одной хорошенькой официантке). Просто… очень хороший друг. Он был мне, словно брат. Все эти пять лет, что я вхожу в состав «Дня», он меня поддерживал. Он научил меня держать в руках пистолет и не бояться стрелять.

– Сколько они там уже? – Эрик сжал мою руку, передавая мне свое спокойствие.

– Почти четыре часа, – глухо отозвалась я, хватаясь за руку друга, словно за спасательный круг.

Тут, словно услышав нас, из операционной вышла врач, которая меня встретила. Она выглядела усталой, но натянутая улыбка была облегченной.

Я не боялась вида крови. Но увидев засохшие бурые пятна у нее на рукавах халата… Меня замутило.

Эрик подорвался, шагнув вперед.

– Ну, что?

– Операция Эйлин Браун прошла успешно. Сейчас ее жизни ничего не угрожает. Скоро она придет в себя после наркоза, но пока к ней нельзя.

– А Ник Дрейс?.. – напряженно спросил Эрик. Я заметила, как побелели костяшки пальцев и как напряженно губы сжались в тонкую линию. Сама я не могла даже пошевелиться. Перед глазами все плыло.

Медсестра медленно покачала головой.

– Операция Ника Дрейса еще идет. Наши врачи делают все возможное.

Она удалилась, а Эрик упал рядом со мной на скамейку.

– Все будет хорошо, – как мантру повторил он, слегка повернув ко мне голову. – Это же Ник, в конце концов. Помнишь, как он прыгнул из окна второго этажа? И все равно целехонек…

Я улыбнулась. Щека опухла, глаз заплыл. Я устало облокотилась на плечо друга, прикрыв глаза.

– Да. Все будет окей… Что с ними случится-то?..