– Да ни хрена я не понимаю в этих, как их, оттенках, как быть? Пойми, я не художник!

Люди вокруг – пара древних стариков, стали настраивать свои слуховые аппараты и переглядываться.

– На, будешь доставать из коробки и прикладывать к дверям, – с этими словами Захар протянул мне большую плоскую коробку, непонятно откуда взявшуюся в его руках, впрочем, автора это уже не удивило. Он такой, этот Захар.

Я взяла и прочитала. «Карандаши цветные для дошкольного и школьного возраста. 50 цветов». Что-то я не помнила в своем счастливом коммунистическом детстве наборы из пятидесяти цветов, ну да ладно. Я решила проверить точность оттенков. Чуть повозившись, открыла коробку, достала карандаши похожих, на мой взгляд, цветов, и стала по очереди прикладывать к двери (что была напротив необходимой черной). Нужный назывался «ярко-бирюзовый». Вот тебе и «темно-голубой», дальтоник близорукий!

– Захар – эта дверь ярко-бирюзовая, да? – спросила я, убирая карандаши в коробку.

– Точно, ты справилась. Вильям живет напротив ярко-бирюзовой двери. Иди. Там холодно. Как зайдешь, переобуйся и надень шубу, а то простынешь. Потом, после Вильяма, иди к себе. До встречи!

Он развернулся и пошел назад, в комнату с белой дверью.

Я подошла к указанной цели и с трудом отворила черную тяжеленную дверь, зашла внутрь и попала в зиму.

– Закрой за собой, тянет, – крикнули из общего коридора.

Я навалилась спиной и затворила ее. Холодно, пар со рта валил, около минус пятнадцати, но воздух не морозно-свежий, наоборот пахло какой-то химией, не знаю чем, и было душно. А еще был поздний вечер (может, как сказал Захар, здесь и нет времени, но это у них, а не у меня), на небе – полная луна, смахивавшая на желтый и не очень ровный круг, какой рисуют дети (ага, значит, кое-какие светила уже начали появляться, глядишь, до солнца доберемся). Я обнаружила дорожку: довольно широкую, освещенную обычным уличным фонарем и ведущую к белой вилле, такие виллы обычно бывают или у миллионеров, или у голливудских звезд, что, в сущности, одно и то же. На земле сплошным слоем лежал снег – ослепительно белый. «Совсем свежий», – подумала я, так как следов других посетителей или самого хозяина не было.

Наставления Захара одеться потеплей, оказались отнюдь не праздными – продрогла за минуту. Я поставила аптечку в снег, напялила вместо туфель черные колючие валенки, колючие потому что носков мне никто не оставил, надела их на босу ногу, благо стояли они рядом с дверью, и долго искать не пришлось. Шуба висела на гвозде, торчащим из дверного косяка. Тяжелая, минимум на два размера больше моего, прямо до пят и пахла чужим телом. Я могла точно сказать, что она не побита молью, хотя наверняка была очень старой. Как я определила это впотьмах и наспех? Просто, проще некуда. Моль не ест синтетику, шуба, предназначенная мне, была искусственной. Мне привиделась Катерина с шевелящимися волосами, как у Медузы Горгоны, в шикарной горностаевой горжетке, но тут же вспомнились котята, и недовольство искусственной шубой вмиг улетучилось. Я застегнула все имевшиеся пуговицы, их, к слову сказать, было всего две, остальные вырваны с корнем, взяла аптечку и двинула вперед, искать хозяина виллы, в окнах которой, кстати сказать, горел яркий свет.

Ступив пару шагов, я услышала хруст, но это был звук непривычный моему уху, снег хрустел не так. Стало интересно, что же под ногами. Я взяла снег в горсть и сжала, готовясь, что будет холодно и мокро. Он скрипнул, но таять не собирался. Я понюхала его – в носу засвербело, помяла – в комок не лепился, и, рассыпаясь на мельчайшие снежинки, смахивал на зубной порошок, только совсем не пах мятой. Я не знала, что это. «Что ж, спрошу у хозяина», – подумала я.

Идти требовалось недалече – через пару минут я очутилась возле дома. Почему-то не стала стучать в двери и заглядывать в окна – решила обойти строение вокруг, шестое чувство подсказывало, что Вильям не в нем, а где-то рядом.

Возле дома прибрано, кустарник аккуратно подстрижен, резные скамьи покрыты свежим лаком, а странный снег расчищен. Я побрела по дорожке вокруг дома и быстро вышла на противоположную сторону. Здесь был бассейн, и горели разноцветные гирлянды, точно как на вечеринке богатой молодежи где-нибудь в Лос-Анджелесе. Правда, вместо воды – голубой лед, и махровые полотенца, неряшливо брошенные на стоящие вокруг бассейна шезлонги, выглядели глупо и неуместно. На одном из шезлонгов полулежал негр в купальных плавках и напевал какую-то песенку, на недосягаемом для меня английском языке.

– Вы Вильям? – сразу перешла к делу я, здесь все очень мертво, здороваться не хотелось.

– Да, упокой тебя. А ты кто? Новенькая? – он говорил по-русски уверенно, почти без акцента.

Я кивнула, подошла поближе и села на соседний шезлонг, поставив аптечку на колени.

– Вам ведь холодно! Почему вы раздеты, вы простужены (я слышала это по дыханию, он хрипел), а сидите на таком морозе?!

– Не твое дело, так надо! У меня нет одежды, только трусы и все, я привык.

– Но в доме же есть что-нибудь, хоть плед какой, да и вообще, в доме тепло, пойдемте туда.

– Хрен там тепло, еще холодней, и плед мне нельзя! – он не хотел это больше обсуждать, я чувствовала. – Давай, делай укол, меряй температуру и вали к себе, как тебя там?!

Я сказала «как меня там», он никак не отреагировал, тогда я спросила:

– А что вам кололи и кто?

– Витамины какие-то, В 6, что ли. А кто – Катька, больше не кому. У нее рука тяжелая, шишки вот, – и он потер зад.

Он встал, я потихоньку оглядела его, мне ведь не доводилось вот так близко видеть настоящего (чуть не сказала живого) негра, а еще и говорить с ним, да и навряд ли такая возможность представилась бы мне в дальнейшем. Он был чуть выше меня, полноватый, очень черный – головешка, да и только, на лице выделялись белки глаз и толстые синие губы. Зубы вопреки ожиданию белыми не оказались, может быть, он много лет курил или пил крепкий кофе.