– Проклятие! – прокричал ездок.

Его мотоцикл продолжал мчаться на бешеной скорости. Военная одежда на нём, короткая причёска, суровый взгляд, крепкое телосложение и висящее позади него оружие не оставляли сомнений. Ездок – воин. И не просто воин! Это – офицер армии Нью-Йорка. Их было легко отличить от военных других стран из-за яркой черной униформы, похожей на одеяние палача. Стильно и устрашающе – как и задумывали авторы униформы, желающие, чтоб их воины на сражениях выглядели как вестники смерти, а на парадах – как величественные боги.

– Лев – Гиене!.. Мать вашу, да ответьте! Пожалуйста, парни… кто-нибудь! – уже молебно исходили последние слова с его уст.

Но по ту сторону продолжала царить тишина. Утратив надежду дождаться ответа, он надавил ногами изо всех сил на педали, и мотоцикл с оглушающим рёвом разогнался ещё сильнее.

Наконец вдали стали видны какие-то шатры. Но тревожное предчувствие всё никак не покидало.

По всей окружности лагеря пролегали окопы. На относительно небольшом друг от друга расстоянии в любое время суток там вели дежурство солдаты, задачей которых было наблюдение за периметром и защита лагеря. Но поскольку местоположение лагеря врагам была неизвестна и никогда реальной угрозы атаки или диверсии не было, а покой только изредка нарушали блуждающие по мёртвой пустыне животные, то солдаты часто просто сидели в окопе, в прохладной тени, дожидаясь своих сменщиков. Порой дежурные не были против и поспать на вахте, что и, собственно, в тайне делали.

Грохот издалека приближался, а из окопа никто так и не поднял голову, не сделал предупреждающий выстрел. Вместо этого показались тонкие столбы дыма, что поднимались ввысь над лагерем. Постепенно сомнение у ездока сменилось на уверенность – случилась беда!

Через пару секунд он промчался над окопами, где, по идее, должны были находиться дозорные, что должны были расстрелять его уже на подлёте. Никого не было.

Мотоцикл начал снижать скорость. Он приближался к шатрам вплотную. Наконец открылась вся картина. Сотни и тысячи людей лежали рядом с разорванными шатрами, воронками от взрывов, разбитой техникой.

Сердцебиение у мотоциклиста участилось. Дышать стало тяжело. Мотоцикл остановился. Только сейчас представилось возможным ощутить настоящую атмосферу, царящую в мёртвом лагере. Повсюду были разбросаны трупы, запах свежепущенной крови въелся в песок. Дышать стало сложнее.

Воин оставил двигатель включённым – мотоцикл левитировал на небольшой высоте. Он медленными шагами проходил между телами мёртвых. Стояла невыносимая вонь, что только усиливалась от тепла нагретого песка. Куда бы не смотрел воин, везде его взгляд находил кровь, внутренности, отстреленные конечности. От стариков до детей, от могучих воинов до инвалидов, от мужей до жён – кто-только не лежал в этой могиле под открытым небом.

Воин смотрел по сторонам, еле сдерживая дрожь внутри себя. Он подбегал то к одному, то к другому изрешечённому пулями несчастному, в надежде найти хоть одного выжившего. Но в глубине себя он отлично понимал, что отряды биороботов не оставили бы живой души.

Где-то в середине лагеря воин в чёрном нашёл огромную воронку. Перед глазами так и проявилась картина, где неожиданный и мощный взрыв глубокой ночью приводит жителей лагеря в хаос. Так и пробегали перед глазами эти бедняги, что в панике хватались за ружья и испуганно кричали.

Глаза застыли. Словно это происходит сейчас. Вот подстрелили девушку в жёлтой обуви; вот ноги высокого парня оторвало взрывом; вот маленькая девочка лет четырёх падает на влажный от пролитой крови песок, с огромным пулевым отверстием в спине; вот ещё один горит прямо в машине, без шанса выбраться из огненного плена.

Воин слышал вопли всех, кто пал.

Но его внимание вдруг привлекло нечто особенно страшное. Он привстал, сделал пару неуверенных шагов и остановился над телом какого-то старика. Воин наклонился к бездыханному телу, взял старика на руки. Он приложил ладонь мёртвого старца к своей щеке, в надеже почувствовать вновь его успокаивающий, мирный пульс. Невозмутимость и непоколебимость старика придавали величия его и без того благородному, но более не живому облику. Воин смотрел на лицо человека, которым восхищался всю жизнь, и старался запомнить каждую его морщину на лице, каждый шрам, запомнить синий цвет его глаз, жёсткую тёмную кожу, сухие от пустынного ветра и всевозможных невзгод губы, кудрявые волосы, покрытые грязью и пылью лишь из-за того, что великий старик просто не имел свободного времени на умывание и не хотел растрачивать воду, которая могла бы пригодиться его солдатам или детям и женщинам. Воин восхищался этим худощавым и хрупким на вид человеком. Но кто, если не этот крепкий воин знал истинной мощи этого тела и этих рук, что сейчас, несмотря на всю свою жёсткость, прижимались к его щекам нежно. Столько лет воин брал с него пример и любил своего наставника, покровителя, идейного вдохновителя! А сейчас этот человек лежал на его руках, без возможности более встать.

По щеке солдата покатилась слеза. Горькая и солёная, маленькая долька воды в которой помещалась вся боль и опустошение могучего, как скала, воина.

Он плакал впервые за всю свою нелегкую жизнь. Даже когда был ещё совсем ребёнком, которому приходилось проходить суровые испытания, чтоб укрепить тело и дух, когда родители были убиты прямо перед его глазами, когда его любимую девушку – первую любовь жестоко изнасиловали и расстреляли вместе с сотнями других невинных подростков, даже когда он обучался в жесточайших условиях, голодал или оставался один на один с жаждой, даже когда он убил своего первого врага или получил серьёзную рану на ноге, даже когда ему пришлось внедриться в стан врага и терпеть присутствие так ненавистных им людей… даже тогда этот воин терпел, подавлял всю ярость в себе, был настолько суров и невозмутим, насколько это возможно. Но сейчас он плакал. Воин закрыл глаза. Уж лучше темнота, чем это страдание.

Почти минуту воин оставался неподвижным, пока наконец не собрался силами. Жизнь научила его быстро адаптироваться под ситуацию, какой бы сложной она не была. Он вытер с лица слезу, опустил руку старика, положил его тело на мягкий, горячий песок.

Воин не смог произнести и слова. Он лишь молча встал, оглянулся ещё раз. Теперь придётся смириться с очередной разлукой. С разлукой теперь уже длиною в вечность.

Воин в строгой чёрной форме пошёл к своему мотоциклу. Но прежде, чем пуститься в путь, он в последний раз оглянулся. Когда-то это были его братья и сёстры по оружию, теперь они – лишь воспоминание. Вечером никто из них уже не ляжет в свою кровать, никто не будет гадать, куда на сей раз сбежал его ребёнок, никого уже не будет волновать чей черёд стоять на дозоре, никому уже не будут мешать эти чёртовы блохи… Всё уже в прошлом…