— И где хочу? – она лукаво сощурилась, скользнув взглядом по его бедрам и ниже.

Игнат усмехнулся, расстегнул ремень.

А Ася хохотала так счастливо и заливисто, что не удержаться.

Их поцелуй был со вкусом акварели и смеха. Нежный, долгий и непозволительно искренний. Единственный, который так и не перерос в нечто большее…

…Игнат выдыхает облако дыма. Смотрит в ночное небо, где висит бесстыжая луна. В ту ночь тоже было полнолуние. И Ася сделала-таки ему татуировку.

«Only God can judge me» у самого сердца.

— Если ты не веришь в Бога, — сказала она в ту ночь, растирая пальчиками заживляющий крем по витиеватым буквам на его груди, — Он будет верить в тебя.

И Он верил, раз Игнат, чье тело трижды пробито пулями, до сих пор топчет эту землю.

— Ася… — сглатывает колючий комок, внезапно забивший глотку.

— У него семья, Игнат, — перебивает Ася с печальной улыбкой. И у Крушинина, повидавшего на своем веку столько дерьма, что хватит на десяток жизней, в груди болезненно сжимается.

— У него дочь, Ася. Всего лишь ребенок…

— Всего лишь ребенок, — эхом откликается Ася. И он слышит боль в каждом ее вдохе и выдохе, в каждом слове, произнесенном вслух и невысказанном. — Его дочь.

И тут же вздыхает, кладет розу на подоконник рядом с чашкой Игната.

— Зачем он вернулся, Игнат? — и смотрит так, что кишки наружу выворачивает. Он пожимает плечами, уходя от ответа. — Ты же его лучший друг! — она впервые за десять лет повышает голос. Сжимает кулаки, яростью нокаутируя его. — Ты не можешь не знать!

— Мы не виделись десять лет, Ася, — спокойно парирует Игнат, на этот раз отделываясь полуправдой.

— Врешь.

— А если скажу, что он прилетел за тобой?

Она широко распахивает глаза, в которых черными точками проступает боль. И не верит, а ведь он не лжет. Тимур действительно вернулся за Асей, а еще, чтобы, наконец, поставить в их прошлом жирную точку.

— Спустя десять лет? — смеется, уткнувшись лбом в стекло. — С чего бы?

— Потому что любит, — в который раз за этот вечер повторяет Игнат. — И потому что его любишь ты. Это же так просто. А еще потому, что мне надоело играть в этот долбанный, никому не нужный спектакль. Надоело изображать счастливого мужа. И по шлюхам бегать надоело.

Кулаком по подоконнику и спрыгивает с него. В несколько шагов добирается до раковины, наливает в стакан ледяной воды, выпивает залпом. Чувствует на себе пристальный взгляд изумленных рыжих глаз.

Бедром опирается о раковину, избегая смотреть на Асю, вздыхает, пятерней прочесав отросшие волосы.

— Я уже не мальчик, Ася. Я семью хочу, детей. И тебе семья нужна, понимаешь? Нормальная семья, а не эта жалкая пародия. Даже этот дом…его Руслан не нам подарил, а тебе и Тимуру. И все это…

— Крушинин, ты что, влюбился?

— Влюбился? — переспрашивает, ошарашенный ее проницательностью. Впрочем, они никогда и ничего не скрывали друг от друга, когда-то давно здраво рассудив, что в этом мире им больше некому доверять. И давно научились понимать друг друга с полувзгляда. — Нет, Ася, я не влюбился, — потому что то, что он чувствует, не укладывается даже в банальное слово «любовь». Это что-то гораздо большее. Настолько, что не умещалось в нем. А без нее вообще не имело смысла. Острая потребность быть рядом, просыпаться с ней в одной постели, и быть только ее. — Это нечто большее, Аська. Нечто большее…

И память снова бьет под дых воспоминаниями…

…Он не успел на похороны. Степан Прохоров, с которым Игнат прошел огонь и воду, погиб, спасая его, Крушинина. Закрыл собой, приняв в свое тело львиную долю пуль, предназначавшихся Игнату. Того тоже зацепило и он провалялся в госпитале больше месяца, ни на минуту не забывая последнюю просьбу напарника присмотреть за его дочуркой. И фотографию ее в васильковом платье и с белыми лентами в темных волосах берег как зеницу ока. А еще он точно помнил, что уже где-то видел эти большие синие глаза и шальную улыбку. Вспомнил не сразу, а когда вспомнил чокнутую самоубийцу с моста, которую он вытащил в ночь, когда искал Асю, — решил, что непременно познакомится с ней.

Выписавшись, он долго не решался идти к ней. Все-таки дочка его друга. Но что-то необъяснимое тянуло его к этой девушке. И с букетом ромашек он позвонил в дверь ее однушки с старом районе едва ли не на окраине города.

Он уже знал, что ее зовут Даша, ей двадцать шесть, и она работает хирургом в детской городской больнице. Миниатюрная, живущая на грани, как ее маленькие пациенты. Но нереально сильная — профессия определяет многое, если не все.

Даша открыла не сразу. Игнат уже почти ушел. Но когда увидел ее – бледную, измученную, с траурной лентой в темных волосах – понял, что уже никогда не бросит.