– Как только я сам окончательно пойму, что случилось, за что и почему меня поперли, где моя ошибка, я тебе расскажу. Я должен обдумать, в чем я был прав, а в чем виноват.

– Будешь извлекать уроки из своих неприятностей?
– спрашивает Лена.

– Обязательно.

Алексей изменился, выглядит старше. Он страдает, - видно, его крепко ударило, - но не жалуется. Будет молчать, улыбаться и "извлекать уроки".

– Но все-таки что случилось?
– допытывается Лена со свойственным ей упорством.

– Ты спрашиваешь: что? Сорвано было пять сроков пуска завода. Вот что. Выговоров я имел примерно два-три в год. Ну и что? Конечно, я директор был плохой. А завод построили героически. Много было нового, неизвестного - и одолели. Каким чудом? Я вижу на твоем лице немой вопрос, тебя формулировочка интересует. Могу сказать: снят за необеспечение сроков ввода завода в эксплуатацию.

Лена вздыхает. Два-три выговора в год. Нахлебался.

Зато нет худа без добра. Теперь он покончит с заводом наверняка и будет заниматься чистой наукой. Честолюбивое воображение сестры всегда рисовало Алексея ученым, профессором, и ей казалось непонятным, почему он упорно уходит от своей судьбы.

Еще в школе Лена возмущалась: на вечерах, когда другие выступали со сцены с речами, читали стихи, танцевали и были на виду, Алексей в коридоре возился у рубильника или подвешивал лампочки. Что за любовь к незаметной работе! А ведь он не лишен честолюбия, чемпион химии.

– Как же так?
– упрямо говорит Лена.
– Я не понимаю.

– Кое-кто торопился скорее ленточку перерезать. Отрапортовал и пошел. Что дальше будет, ему наплевать. А я хотел такие крекинги, чтобы давали хороший бензин и в полтора раза больше. Мне важно было не только построить завод, но и то, что будет потом.

– Я так и знала. Опять крекинг. Я еще помню, как ты говорил, что война моторов - это и война моторного топлива.

– Говорил, - Алексей улыбается.

– Вопрос в том, у кого будет больше бензина. Это усвоила вся наша семья. Даже тетя Надя.

– Не только больше, но и лучше.

– Естественно, "октановое" число. И что - эта мечта осталась?

– Осталась.

– Значит, опять завод?

– Вероятно.

– Но ты ученый! Ты создан для науки!

– Завод тоже наука.

– С тобой спорить бесполезно!

– Тогда не спорь, - благодушно говорит Алексей.
– Я буду потакать тебе, а ты мне.

Оба смеются.

Лене хочется расспросить брата про девушку на вокзале и узнать, как он теперь относится к Вале. Но и этот разговор нелегко начать.

– Да, - как бы вспоминая, говорит Лена, - я все хочу тебя спросить, Алешенька...

– Спроси, спроси, - усмехается он.

– Как у тебя с Валей?

– Я Вале год не писал. Устраивает тебя?

– Меня - да. Но Валю, наверно, не устраивает.

Алексей хмурится: о таких вещах не разговаривают даже близкие люди. Настойчивость Лены ему неприятна. Он смотрит на Лену. Сестра пополнела, у нее здоровый, цветущий вид. Исчезло выражение упрямства, которое всегда было на ее лице. Выражение исчезло, но упрямство осталось.

– Слушай, а кто была девушка на вокзале?
– спрашивает Лена.

– Одна знакомая.

Этот ответ Лена уже слышала вчера по телефону от самой знакомой.

– Алешенька, я меньше всего хочу вмешиваться в твои дела, - с достоинством произносит Лена.

– Как бы не так, ты очень хочешь вмешиваться, но это тебе не удастся, говорит Алексей.

Лена огорчена.

Алексей производит впечатление мягкого, покладистого человека, но он не мягкий и не покладистый. Говорить с ним - как камни таскать. Он любит, только когда Лена рассказывает про своих больных, про операции, которые она делала. Тогда он слушает.

– Валя очень неискренний человек, - говорит Лена.

– Ну и что, - усмехается Алексей, - что с того?

– Очень симпатичная та девушка на вокзале, которая тебя встречала, говорит Лена.

– Вот как?
– смеется Алексей.
– Чем же?

"Тем, что она не Валька", - хочется сказать Лене, но она отвечает:

– Молодая, очень молодая, как это хорошо!

На лице Алексея отвратительная ухмылка, знакомая Лене еще с тех далеких времен, когда брат кричал ей: "Все девчонки дуры!"

Надо считать, что разговор окончился ничем. Брат стал жестче, суровее, мудрее. И дело тут не в морщинах, которые появились на его загорелом добром лице.

– Я так и думала, что тебя сняли несправедливо, - говорит Лена, вдруг задохнувшись от жалости.