За полгода Дарья Петровна не сменила ни одного наряда. В двух чемоданах, которые она привезла с собой, из личных вещей были только трое трусов, лифчик и толстая вязанная кофта темно-бордового цвета. Она зашла за занавеску, долго возилась, а потом крикнула:

– Сыночка, помоги застегнуть!

Славочка подошел, долго пыхтел.

– Я ж говорила, что мало.

Филизуг не выдержал, отодвинул Славочку и сам аккуратно застегнул молнию на вспотевшей спине Дарьи Петровны. Мужчины отошли. Дарья Петровна неуверенно вышла из-за занавески. Платье было ей впору, подчеркивало и высокую грудь, и тонкую талию, и крутые бедра. Тапочки она сняла, осталась босиком, стыдливо улыбалась, одергивая юбку.

– Неплохо, – оценил Филизуг.

– МА, ты такая красивая, – смущенно сказал Славочка, упрекая себя, что не вспомнил о дне рождения матери.

– Я еще бусы надену.

– Ни в коем случае, только платок, дорогой шейный платок. Подарю на Новый год, – Филизуг посмотрел на Славочку, и они кинулись целовать обмякшую Дарью Петровну.

Сели за стол на общей кухне, Фил принес из комнаты чешские фужеры -подарок поклонниц, разлил вино.

– Зачем же ты такое дорогое купил, сказал бы мне, я б свое принесла, – Дарья Петровна, обычно властная, заискивающе суетилась.

– Ну, уж нет, ваше пойло пусть лакают алкаши, – Филизуг был явным хозяином положения. К нему вернулась былая стать, лоск, элегантность. Славочка опять смотрел на него с восхищением, они переглянулись, вспыхнула искра.

Дарья Петровна не обиделась, только заметила:

– Ну, так дай Бог им здоровья, моим алкашам, на их деньги и живем!

Оба засмеялись, Славочка был в недоумении, но рассмеялся тоже.

Дарья Петровна умудрилась без прописки устроиться в продуктовый магазин уборщицей. Но денег не хватало, и она научилась приторговывать спиртным в розлив. Через дворника Шадгиза узнала, что на Черкизон привозят дешевое вино, клеят дорогие наклейки и поставляют в магазины. Первый раз поехали вместе с Шадгизом. Взяли по 8 бутылок каждый. Дворник показал хорошее местечко во дворах между Староконюшенным и Калошиным переулками..

– Здесь будешь стоять, никто не тронет, а тронет, меня позовешь, – сказал Шадгиз, и снабдил Дарью Петровну одноразовыми стаканчиками.

Дарья Петровна исполняла эту роль впервые. К подкладке пальто крепко пришила суровыми нитками два внутренних кармана для бутылок, стаканчики распихала во внешние. Первый день никто не подходил, хотя болтающиеся туда-сюда синяки оглядывали Дарью Петровну и шептались. На второй день один из них решился.

– Почем красное?

– Тыща стакан, как батон белого, – Дарья Петровна все просчитала заранее: бутылка на Черкизоне стоила полторы тысячи, в магазине – десять.

– Наливай, – бомж грязными руками с желтыми ногтями вытащил помятую купюру.

С тех пор тропа к Дарье Петровне не зарастала. Она стояла полтора часа вечером после работы и час утром – синяки тянулись опохмелиться.

Правда, Шадгиз обманул: на третьей день возле нее возникла пара – мужик в куртке из темной плащевки, от которой пахло краской, и баба с пропитым лицом, но цепкими глазами.

– Кто разрешил, сучка? – мужик схватил Дарью Петровну за платок, подтянув к себе.

– Шадгиз, – выдавила Дарья Петровна пересохшим горлом.

– Ктооо? – мужик врезал Дарье Петровне по лицу, она отшатнулась, но он поймал ее за воротник. Пальто расстегнулось, обнажило бутылку во внутреннем кармане, мужик выхватил ее и замахнулся снова. Дарья Петровна закрыл руками голову.

– Оставь ее, – вступилась баба, – интеллихентная она, вишь?

– Чтоб тебя здесь не было, ссучка, – мужик засунул бутылку себе за пазуху, и они отправились вниз по улице.

Дарья Петровна с горящим лицом кинулась домой. Пожаловалась Шадгизу, он неспешно чинил деревянный забор перед газоном.

– Будешь платить мне больше, придется ему отстегивать. Это Андрюха, пасущий на районе, он теперь не отвяжется.

К вечеру у Дарьи Петровны от глаза вниз по лицу разлился кроваво-красный синяк. Славочке и Филизугу сказала, что ударилась об угол холодильника в магазине. Но спустя месяц Филипп Андреевич случайно наткнулся на Дарью Петровну «за работой». Она ловким движением наливала алкашу беленькое, ссыпая горсть мелочи в карман. Филизуг хотел пройти мимо, но решил, что это будет слишком благородно, и подошел вплотную.

– Что же вы, мама, бухлишком торгуете?

– Да, ладно, Филипп, а жрешь ты на что? Херувим нашелся. Только Славочке не говори, будь человеком.

Подходя к дому, Филизуг, усмехнулся: дал Бог тещу!

Остаток мерло дрожал на дне бутылки, хлипкий стол трясся в такт взрывов смеха. Все трое были возбуждены и благосклонны друг к другу.

– А теперь, друзья мои, приговор, – поднимая последний бокал, серьезно сказал Филизуг, – я договорился с ректором Гнесинки. Слава переезжает в общежитие на Хорошовке. Дарья Петровна едет домой в Н-ск, а я остаюсь один. Потому что в этом сумасшедшем доме я больше жить не могу. Точка.