Дарья Петровна тоже почувствовала неладное. Недели через три после того, как Славочка с Филизугом сели в поезд, она встретилась возле подъезда с учительницей из музыкальной школы и гордо сообщила ей, что сын принят в Гнесинское училище и отбыл с педагогом в Москву.

– Он у вас умница, – подтвердила учительница, – вот только где будет работать Филипп Андреевич?

– Будет преподавать, как и прежде.

– В Гнесинке? Нееет. Туда ему путь заказан, ему чуть статью не пришили, за мужеложство.

Дарья Петровна не знала такого слова, но ночью заснуть не могла. Она соединила в голове все соты в один улей, и руки ее стали ледяными от ужаса. На следующий день состоялся разговор с Катюшей, мужем и его сестрой, живущей в соседнем доме. Было решено, что Катюша переедет жить к тете, и будет заканчивать старшую школу под ее надзором, муж закодируется и бросит пить, а она поедет помогать Славочке в Москву. Вскоре на Казанском вокзале в 5.38 утра ее с двумя чемоданами встречал Филипп Андреевич – Славочка лежал с температурой.

– Зачем вам два чемодана, мама? – спросил невыспавшийся Филизуг.

– Кастрюли, крупа, мед, варенье, – она перечисляла это и смотрела Филу между глаз, будто вбивала туда длинные гвозди.

– Крупааааа, – простонал Филизуг, и прогнулся под тяжестью неподъемной ноши, – носииильщик!

– Какой носильщик, деньги на ветер пускать, – она вырвала один чемодан из его рук и энергично пошла по перрону. Филипп Андреевич торопливо семенил сзади.

Они зажили втроем в одной комнате, вместе ужинали, занимали очередь в туалет сразу на троих. Беспощадно ругались с алкашами-соседями, защищая друг друга, и безжалостно же друг друга уничтожали, когда соседям было не до них.

– Мама, зачем вы опять положили в суп эту крупу, в ней же мухи! – Филизуг и рад был бы поесть в столовой или кафе, но Дарья Петровна заведовала деньгами, отбирая стипендию у сына и зарплату у Филиппа Андреевича (тот устроился ночным сторожем – не мог заснуть на своей раскладушке под храп Дарьи Петровны).

– Не мухи, а жучки. Попался один – велика драма! Жри и не высовывайся.

– Что значит «жри», – заводился Филизуг, – я не животное. Это моя квартира, мама, и вас сюда никто не звал!

– Ты – не животное? А кто ты?

– Я – музыкант!

– Был бы ты музыкантом, Филипп, тебя бы не выгнали из Гнесинки, и в этом гадюшнике ты бы не жил! Козел похотливый.

– Мама, прекрати! – у Славочки на нервной почве дергался глаз, и он, пытаясь зажать его рукой, задел ложку и опрокинул на колени суп. – Хватит!

– Вы видите, до чего довели сына? – орал Филизуг, пока Славочка, воя, бежал в туалет застирывать брюки.

– Я его довела???? – Дарья Петровна уже бежала вслед за Славочкой, – до чего ТЫ бы его довел, если б я не приехала!

– Да заткнитесь уже все!!!– дорогу Дарье Петровне преградил низенький, сложенный будто бы поперек, Игоряня. Он круглые сутки работал на стройке, и пытался отоспаться в единственный выходной. – Щаз нос сломаю уродам.

Игоряня занес огромный кулак над Дарьей Петровной, Филизуг подскочил на помощь, удар пришелся ему по плечу.

– Не трожь музыканта!!! – визжала Дарья Перовна, вцепившись в майку Игоряни.

Славочка тихо плакал, сидя на унитазе. Ему никогда так не хотелось совершить самоубийство, как в эти моменты.

Однажды Филизуг пришел вечером поздно, Дарья Петровна со Славочкой уже поужинали. Он был с букетом алых роз и красивым пакетом в руке.

– Ишь ты, пижон! – прошипела Дарья Петровна, – все остыло уже на столе, сам разогревать будешь!

– Ты чё, Фил, с банкета? – спросил Славочка.

– Уважаемая Дарья Петровна! Дорогая наша мама! – пафосно произнес Филизуг. Все застыли, ожидая подвоха.

– Поздравляю вас с днем рождения! Будьте счастливы!

Славочка онемел. У Дарьи Петровны навернулись слезы. Она встала, подошла к Филизугу, они неловко обнялись, исколовшись шипами.

– Зачем же денег столько угрохал на цветы-то! – только и смогла произнести Дарья Петровна, – можно ж было мяса купить…

– Не волнуйтесь, я их украл. И это тоже вам, – Филизуг достал из пакета бутылку красного, засунул ее под мышку, а пакет протянул Дарье Петровне.

Она открыла, развернула темно-зеленое платье из дорогой плотной ткани.

– Да зачем же ты потратился, дурачок, оно ж мне все-равно не полезет.

– Полезет, – отрезал Филизуг, – переоденьтесь, а старое выбросьте, видеть его больше не могу.