Держит озябшие ладони почти над самым пламенем. Оно просвечивает сквозь пальцы, бросает дрожащие отсветы на стены.

— Помню. Пожалуй, самый веселый летний праздник. Хотя их много разных…

— Ага. Громкий смех, шутки, танцы до рассвета. А на рассвете — любимцы лета выходят на каменную площадку и поют прощальную песню. Благодарят за теплые ясные дни. Восходящее солнце освещает их золотые плащи, солнечные зайчики скачут по траве… Публика тоже присоединяется к пению… И столько вкусной еды на длинных столах, — поэт вздыхает. — Ну что, спокойной ночи?

— Спокойной ночи. Завтра решим, как добраться до Города.

— Само собой.

Он сворачивается клубком возле костра, кое-как укрывается курткой и вскоре засыпает. А я еще долго смотрю на костер и вспоминаю, вспоминаю… Праздник огня и другие чудесные праздники, которых действительно было не счесть… Они сменяют друг друга пестрой вереницей…

*****

Стоим у непроницаемого высокого забора, пытаемся понять, есть за ним кто-то или нет. В принципе, подошли на место мы довольно рано, вряд ли автобус успел прикатить. А околачиваемся здесь уже долго. Или все-таки городские гости прибыли буквально на рассвете? Поэт то и дело пытается взобраться наверх, чтобы заглянуть за край забора, однако соскальзывает с гладкого столба. Надежно закрепленные листы металла да столбы — такая преграда кажется непреодолимой. Залезть на плотно закрытые ворота тоже не удалось…

До меня только сейчас доходит, что задача решается гораздо проще.

— Я ведь могу подняться в воздух!

— Что ж ты раньше молчал?!

— Ты тоже мог бы сообразить.

Это я просто не выспался, поэтому медленно соображаю. Мало-помалу поднимаюсь, вот уже и край металлического листа близок. Осторожно взлетаю еще чуть выше… так высоко я еще ни разу не забирался. Существует опасность, что какой-нибудь шальной воздушный поток подхватит меня, невесомого, и унесет в таинственные дали, где даже осточертевший Город покажется чуть ли не раем…

— Ну, что там? — нетерпеливо окликает снизу поэт.

— Ни одного человека. И автобуса тоже не видать.

— Я же говорил. Вряд ли они вообще сегодня приедут. Сколько можно еще ждать? Придется топать своим ходом.

— Давай сначала до деревни дотопаем, то есть ты дотопаешь, я-то долечу. Расспросишь местных жителей. Единственная просьба: постарайся вести себя, как нормальный цивилизованный человек.

******

Деревня встречает нас не особо приветливо. Мертвая тишина, почерневшие, разрушенные и полуразрушенные дома. Покосившиеся заборы из серебристых от старости досок… Никакого сравнения с добротным непробиваемым забором вокруг бывшей помещичьей усадьбы.

— Может, здесь война была? — высказывает предположение поэт.

— С ума не сходи. Какая еще война?

Однако заброшенность и опустошенность навевают тоску. Должны же в деревне обитать живые люди? Ведь ночью мы видели огоньки. Или… это были потусторонние огоньки?

****Поэт встает на цыпочки, тянется вверх и срывает крупное зеленое яблоко с ветки, которая перевесилась через забор. Смачно надкусывает.

— Антоновка. Так здесь эти яблоки называются. Нас как-то на квартирнике угощали. Один парень целое ведро с дачи привез.

Заворачиваем за угол. Посреди крошечной площади темнеет колодец, дальше по обе стороны опять тянется унылая вереница обезлюдевших домов… И все-таки живое существо объявилось!

Из приоткрытой калитки выходит странное животное с грязно-белой лохматой шерстью, жидкой бородой и рогами, из которых один обломан наполовину. О великодушные боги, это же просто коза! На первый взгляд она не слишком похожа на прелестных, ухоженных козочек в золотистых, белоснежных или дымчатых шубках. Эти кроткие создания мирно пасутся среди зеленых долин и холмов Аверхальма, позвякивая колокольчиками.

Коза испытующе смотрит на нас и блеет что-то неодобрительное. Вслед за ней на дороге появляется старуха в длинной юбке, платке и в чем-то вроде теплого камзола.

— Здравствуйте, бабушка, — вежливо приветствует ее поэт. — Не подскажете, как доехать до города?

Старуха несколько минут молчит, поджав сухие губы, пристально и недоверчиво вглядывается в незнакомца. Потом все же отвечает:

— Как же отсюда доедешь, милок? Машин ни у кого нет, а до трассы далёко. Разве что пешком дойдешь до трассы. Часа за три поспеешь, если поторопишься. А там попутку поймаешь.

— А здесь точно никого нельзя попросить подвезти?

— Кого ж попросишь? Толкую тебе, тут и людей-то не осталось. Три двора из всей деревни, одни старики свой век доживают. Говорят, землю вокруг всю скупили, скоро и до нас доберутся. Хоть бы уж не согнали нас с насиженного места. Куда мы денемся, кому нужны, где приютимся…

Наверное, ей хочется еще побеседовать, поделиться своей бедой хотя бы и с незнакомым человеком, который пусть и не поможет, но, по крайней мере, выслушает… Однако тут же прерывает саму себя, говорит: