— А ты иди, милок. Как дойдешь до крайнего дома, дальше прямо по дороге. Все прямо и прямо, с пути не собьешься.

Она поднимает руку с темной, сморщенной кожей, показывает направление.

— До свидания, бабушка.

— Иди, иди, счастливый путь. Так все не сворачивай…

Дорога правда имеется, конечно, безо всяких признаков асфальта. Местами попадаются довольно глубокие лужи, которые приходится обходить. Еще повезло, что угодили в сельскую местность не в сезон дождей, иначе завязли бы мы тут на пару с поэтом. Убогая местность, высохшая трава, бурый равнинный пейзаж, лишь иногда разбавленный всполохами желтой листвы. Кажется, старуха до сих пор на нас смотрит, хотя отошли уже далеко от деревни. Отрешенный взгляд старухи, усталость и обреченность, которыми пропитались ее слова… Вероятно, крестьяне нанимателя Валерьяна смотрели на окружающую действительность и собственную жизнь примерно так же. Почти ничего не меняется за прошедшие столетия…

*******

Уже несколько авто пронеслось мимо нас по трассе, поэт напрасно размахивает руками. Ни у кого не возникло желания подобрать с обочины взъерошенного парня в грязной рабочей куртке. Неужели нет шансов поскорее оказаться в относительном городском комфорте?

Огромная машина, будто дом на колесах, тоже проезжает мимо… Нет, медленно останавливается. Такому гиганту требуется время, чтобы затормозить. Дверца распахивается, высовывается водитель и спрашивает:

— Куда тебе, братан?

— Мне бы до города.

— Залазь, довезу.

Вскарабкаться в оранжевый дом на колесах не так-то легко с непривычки. Однако поэт успешно справляется. Я тоже успеваю проскользнуть внутрь. Здесь тепло и слегка пахнет бензином. Подобным запахом пропитываешься, если в своих скитаниях по городу из любопытства заглянешь на заправку. Водитель, здоровяк лет под пятьдесят, добродушно произносит:

— Через полтора часа доедем. Высажу в районе автовокзала, а дальше ты уж сам.

— Да мне лишь бы в город попасть. Потом сориентируюсь.

— Я через окраину еду, так быстрее, чем через весь центр пилить. Скажешь, где лучше остановить. Мне еще неделю в дороге. Груз сдам, потом снова в путь двину. И так без конца.

— Ты, наверное, много городов повидал?

— А то! Да только нам, дальнобойщикам, от этого толку мало. Все мимо мелькает. Нигде не задерживаемся. Одно название, что полстраны изъездил.

Внутри огромной машины просторно, рядом с водителем легко уместился бы еще не один поэт, а целая поэтическая компания. Поверхность дороги кажется настолько далекой, будто мы находимся на вершине холма. Приятно свысока взирать на попадающиеся навстречу обычные, заурядные авто. Нутро машины горячо дышит, слышится ее приглушенное рычание. Не яростное или угрожающее, а деловитое… По сравнению с этой колоссальной глыбой даже агрессивный черный монстр принца показался бы изящным и миниатюрным.

Поэт пригрелся, полуприкрыв глаза слушает нескончаемую речь водителя, который о чем только не говорит, перескакивая с предмета на предмет. Вероятно, рад неожиданному слушателю, надоело ехать в полном молчании. Потихоньку мурлычет музыка — явно непритязательная, дополненная простыми, даже примитивными словами. В основном про любовь, родной дом, выпивку. Подобное мне приходилось улавливать летом, пролетая мимо какого-нибудь летнего кафе.

Чувствую, что сейчас засну, все-таки сказывается почти бессонная ночь. Водитель продолжает разглагольствовать. Сейчас речь идет о каких-то нововведениях, из-за которых ему придется отдавать львиную долю заработка неизвестно кому. Впрочем, тех, кто в результате обогатится, водитель называет поименно. Причем использует такие энергичные эпитеты, что моя дрема временно отступает. Местный язык удивительно образен и выразителен. На основе немногочисленных, повторяющихся сочетаний букв позволяет творить неисчерпаемое словесное богатство с разнообразнейшими оттенками. Знаю, формально такие выражения считаются предосудительными, однако почти все ими с успехом пользуются. В аверхальмском тоже найдется немало ярких ругательств и проклятий, но до здешнего умения четко обрисовать ситуацию нам пока далеко. Ван Баастену стоило бы поучиться виртуозной языковой игре у горожан.

— Самих бы их за баранку посадить!

Это единственная обыденная фраза. Все остальное — опять-таки причудливые словесные переливы. Поэт одобрительно поддакивает. А меня снова охватывает сладкий, теплый сон…

******

— Пока, братан.

Я вовремя пробудился, проследовал за поэтом наружу. Он стоит на краю тротуара, машет рукой вслед удаляющейся машине. Мы в Городе… Вокруг серые пятиэтажные дома, прохожие, смотрящие себе под ноги, красные лампочки мерцают на вывеске магазина.

— Толян классный мужик, — убежденно произносит поэт. — Я обязательно напишу дорожную балладу про таких как он.

Шагать до почти что родного района не слишком долго. Здесь, в городском пространстве расстояния не кажутся такими безнадежными, как за его пределами.

******

Возле входа в подвал стоит Николай, удивленно смотрит на подошедшего поэта.

— Гляди-ка ты, живой! А Витек уж думал, накрылся бизнес. Хозяин участка сказал: не его проблемы. Так что твой трупешник никто не хотел из-под завала откапывать. Витек зассал на объект сегодня ехать.

Не сказать, что он обрадован. Кто ему поэт? Правильно, никто.

Однако нас встречает еще кое-кто. Фея сначала выглядывает из темного проема в стене, потом поспешно выбирается наружу.

— Ты жив? — обрадовано восклицает она.

А за меня она переживала? Хотелось бы знать точно. Однако мне кажется, что фея радуется не только возвращению поэта, но и тому, что я вернулся вместе с ним. Ведь должна же она заметить? Сгущение воздуха, близкое ей создание… Я завис совсем рядом, над плечом поэта. Она давно научилась угадывать мое присутствие…