– Эти люди не желают иметь государей. Они камень по камню разрушат монархию и из этих камней возведут нам гробницу. Несчастная женщина ошибалась: она не получила гробницы, а была зарыта в общей могиле для бедных. Но в одном она не заблуждалась: покушения на королевские прерогативы продолжались ежедневно. В тот день в Национальном собрании председательствовал г-н де Малуэ; он был роялистом чистой воды, но тем не менее счел своей обязанностью поставить на обсуждение вопрос, должны ли члены Собрания стоять или сидеть, когда король будет произносить присягу.

– Сидеть! Сидеть!
– закричали со всех сторон.

– А король?
– спросил г-н де Малуэ.

– Стоять, обнажив голову!
– раздался голос. Национальное собрание содрогнулось. То был одиночный голос, но чистый, сильный, звонкий; казалось, это был голос народа, который намеренно прозвучал в одиночку, чтобы его лучше услышали. Председательствующий побледнел. Кто это крикнул? И откуда - из зала или с трибун? Неважно. В этих словах была такая сила, что председательствующий вынужден был ответить.

– Господа, - сказал он, - не бывает таких обстоятельств, чтобы нация, собравшаяся в присутствии короля, не признавала бы его своим главой. Если король будет принимать присягу стоя, я требую, чтобы Национальное собрание выслушало ее также стоя. И опять прозвучал тот же голос:

– А я вношу поправку, которая удовлетворит всех. Постановим, что господину де Малуэ и всем, кто того захочет, дозволяется выслушать короля стоя на коленях, и поддержим предложение. Но предложение было отклонено. На следующий день король должен был дать присягу. Зал был переполнен, на трибунах яблоку негде было упасть. В полдень объявили о прибытии короля. Король говорил стоя, Национальное собрание выслушало его стоя; закончив речь, он подписал конституционный акт, и все сели. Председательствующий Туре встал, чтобы произнести речь, но после нескольких вступительных фраз, видя, что король не встает, тоже сел. Это вызвало аплодисменты трибун. Слыша аплодисменты, повторившиеся несколько раз, король побледнел. Он вытащил из кармана платок и вытер пот со лба. Королева, сидевшая в отдельной ложе, не выдержала; она вскочила, вышла, с треском захлопнула дверь и вернулась в Тюильри. Возвратясь, она не сказала ни слова даже самым близким к ней людям. С тех пор как Шарни оставил ее, сердце Марии Антуанетты полнилось желчью, и выхода ей не было. Король приехал спустя полчаса.

– Где королева?
– отведомился он первым делом. Ему доложили. Придверник хотел проводить его, но король знаком велел ему удалиться, сам открыл дверь и внезапно появился в комнате, где находилась королева. Он был так бледен, так расстроен, весь лоб у него был в крупных каплях пота, и королева, увидев это, вскочила и вскрикнула:

– Государь, что случилось? Король, не отвечая, рухнул в кресло и разрыдался.

– Ах, сударыня, сударыня, - повторил он, - зачем вы были на этом заседании? Разве так уж нужно было, чтобы вы стали свидетельницей моего унижения? Для того ли вы приехали ко мне во Францию и стали королевой? Подобный взрыв душераздирающего отчаяния был совершенно не свойствен Людовику XVI. Королева не могла этого перенести и, подбежав к королю, опустилась перед ним на колени. В этот миг открылась дверь, они обернулись. Вошла г-жа Кампан. Королева замахала на нее рукой и воскликнула:

– Оставьте нас, Кампан, оставьте! Г-жа Кампан понимала, какие чувства вынудили королеву удалить ее. Она почтительно вышла, но осталась стоять под дверью и слышала, как супруги обменивались прерывистыми фразами, перемежаемыми рыданиями. Наконец они умолкли, рыдания прекратились, а через полчаса дверь отворилась, и королева позвала г-жу Кампан.

– Кампан, - велела она, - передайте это письмо господину де Мальдену. Письмо адресовано моему брату Леопольду. Пусть господин де Мальден немедля отправляется в Вену. Это письмо должно прибыть туда прежде, чем придет известие о сегодняшнем событии. Если ему нужны две-три сотни луидоров, дайте, я вам верну. Г-жа Кампан взяла письмо и вышла. Через два часа г-н де Мальден уже скакал в Вену. Хуже всего, что приходилось улыбаться, делать радостное лицо. Весь остаток дня дворец был забит чудовищным множеством людей. А вечером весь город озарился иллюминацией. Королю и королеве предложили прокатиться по Елисейским полям в карете со свитой из адъютантов и высших офицеров парижской армии. Едва королевская карета выехала на Елисейские поля, раздались возгласы: "Да здравствует король! Да здравствует королева!" Но в промежутках между ними, а также когда карета останавливалась, какой-то свирепого вида человек из народа, шедший со скрещенными руками рядом с ее дверцей, выкрикивал:

– Не верьте им! Да здравствует нация! Лошади трогались шагом, но человек не отставал от кареты; он шел, держась за дверцу, и всякий раз, когда народ восклицал: "Да здравствует король! Да здравствует королева!" - сдавленно повторял:

– Не верьте им! Да здравствует нация! У королевы обрывалось сердце после каждого такого выкрика, подобного удару молотка, бьющего размеренно, с упорством и злобой. Были устроены представления в нескольких театрах - сперва в Опере, потом в "Комеди франсез. и у Итальянцев. В Опере и в "Комеди Франсез. зал был подготовлен, и там короля с королевой встретили приветственными кликами, однако, когда собрались проделать то же самое в Итальянской опере, оказалось, что все места в партер уже куплены. Стало ясно: у Итальянцев все обернется не так, как в Опере и "Комеди Франсез., вечером там произойдет скандал. Когда же увидели, кем заполнен партер, опасения превратились в уверенность. В первых рядах сидели Дантон, Камил Демулен, Лежандр, Сантер. Когда королева вошла в ложу, галерея попыталась аплодировать. Партер стал шикать. Королева со страхом бросила взгляд в этот разверзшийся перед нею кратер; словно сквозь огненный воздух, она видела глаза, полные ненависти и угрозы. Она не знала никого из этих людей в лицо, не знала даже фамилий многих из них.

– Господи, что я им слелала?
– прошептала она, пытаясь скрыть испуг под улыбкой.
– Почему они меня так ненавидят? Вдруг она с ужасом остановила взор на человеке, стоящем у одной из колонн, что поддерживали галерку. Он пристально смотрел на нее. То был человек, которого она встречала в замке Таверне, и после возвращения из Севра, и в саду Тюильри, человек, чьи слова несли угрозу, а действия были таинственны и ужасны. Заметив его, королева уже не могла отвести от него глаз. Он оказывал на нее то же воздействие, что змея на птицу. Начался спектакль; королева огромным усилием воли разрушила чары, заставила себя отвернуться и смотреть на сцену. Давали "Неожиданное происшествие. Гретри. Но как ни старалась Мария Антуанетта не думать о таинственном человеке, все равно невольно, словно под влиянием магнетического воздействия, которому невозможно противиться, она поворачивалась, и ее боязливый взор устремлялся в его сторону. А он неизменно стоял у колонны, сардонически усмехаясь. Это была какая-то мука, внутреннее роковое наваждение, что-то вроде кошмара, но кошмара, который преследует не во сне, а наяву. Впрочем, зал, казалось, был насыщен электричеством. Нависший над залом гнев партера и гнев галерки не могли не столкнуться, как сталкиваются в грозовые августовские дни две тучи, приплывшие с разных сторон, разряжаясь в зарнице, а то и в молнии. И вскоре представился повод для столкновения. Г-жа Дюгазон, очаровательная женщина, давшая свое имя амплуа, исполняла дуэт с тенором, и там была такая строчка: Ах, как люблю я свою госпожу! Отважная актриса вышла на авансцену и, обратив взор и простерев руки к королеве, с вызовом пропела ее. Королева поняла: сейчас начнется буря. Полная страха, она повернулась к человеку у колонны. Ей почудилось, что он подал знак, которому подчинился весь партер. Почти в один голос партер закричал:

– Долой господина! Долой госпожу! Свобода! Но ложи и галерея на это ответили криками:

– Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствуют наши господин и госпожа!

– Долой господина! Долой госпожу! Свобода! Свобода!
– вновь взревел партер. Итак, объявление войны было брошено вторично, принято, и началась битва. Королева в ужасе вскрикнула и закрыла глаза; у нее больше не было сил смотреть на этого демона, повелителя мятежа, злого духа разрушения. В тот же миг офицеры национальной гвардии окружили ее, закрыли своими телами и вывели из зала. Но и в коридоре ее преследовали крики: