Роман-мозаика, история ненаписанной книги. Главные герои – князь Бекович-Черкасский и его несостоявшийся биограф. Время действия – восемнадцатый век и наше время. Два десятка второстепенных персонажей: исторические лица, наши современники. Рассказывая на страницах книги о перипетиях написания так и не завершенного исторического романа автор повествует невольно о собственной судьбе. Писателя, вкусившего сполна беды и радости выпавшей на его долю жизни. Исторические фрагменты произведения перемежаются картинами жизни перестроечной России девяностых годов прошлого столетия и современного Израиля, беллетристика уступает место публицистике, последняя – научному исследованию, все вместе образует причудливый текстовой «пазл» из тяготеющих один к другому фрагментов, которые, будучи собранными вместе, многое дадут читателю жаждущему не лекарство от скуки, а пищу для пытливого ума.
Содержит нецензурную брань.
Книга первая
«Предание гласит, что Петр на одре смерти жалел
о двух вещах: что не отмстил Турции за
Прутскую неудачу, а Хиве за убиение Бековича».
А.С. Пушкин. «История Петра».
«Пропал как Бекович».
Русская поговорка
Точка на карте
В небе над мрачным массивом скал взвились кудрявые облачка дыма, громыхнуло эхо. Крепостные пушки форта отсалютовали тремя залпами вставшему на рейде фрегату «Великий монарх» с русским царем на борту.
– Отваливайте, господа, с богом!
Камер-юнкер де Либуа, прибывший в Кале для согласования процедуры пребывания высокого гостя во Франции, уперся ногами в переборку, надвинул поглубже шляпу. Двенадцативесельная шлюпка взлетела на волну, рыскнула раз и другой носом, понеслась навстречу ветру.
– И-и раз! – выкрикивал на корме загребной офицер. – И-и два!
На палубе «Великого монарха» прибывших встречала вахтенная команда. Общими усилиями шлюпку принайтовили к борту. Де Либуа в сопровождении камергера царя генерал-адъютанта Павла Ягужинского спустился в трюм, шагнул в каюту.
Царь, высоченный, под потолок, сидел в распахнутом камзоле за столом. Лицо в испарине, парик сбился набок. Теснилась вокруг, глазела с интересом на пришельца пестро одетая свита.
– Добро пожаловать на землю французской короны, ваше императорское величество! – де Либуа отвесил глубокий поклон. – Согласно одобренного посланником вашего величества господином Куракиным плана высочайшего визита…
Извлек из-за пазухи бумагу, поднес к глазам.
– Будет, успеется, – остановил его монарх-великан. – Садись, камер-юнкер, выпей водки. Замерз, поди. После поговорим…
Насыщенный график путешествия во Францию весной и летом 1717 года, первый в канун завершения Северной войны, победитель шведов исполнял с видимым удовольствием. Осматривал по дороге из Кале в Париж дамбы и крепостные укрепления, посетил фабрику тонких сукон в Аббевиле. По прибытию поздним вечером 8 мая в столицу, переночевав (вместо приготовленных ему королевских покоев в Лувре) в Ледигиерской гостинице на улице Сарнез, в пять утра был уже на ногах, прогулялся в шлафроке по саду, отказался от приготовленного завтрака, съел кусок хлеба с редькой, запил двумя стаканами пива и отправился знакомиться с Парижем. Катался и гулял в обществе маршала Тессе по городу, осмотрел парк и фонтаны Сен-Клу, площади – Королевскую, Победы, Людовика Великого. На последней читал надписи на пьедестале, срисовал самолично конную статую короля. Посетил Дом Инвалидов. В столовой, застав солдат, садящихся за стол, отведал их супу, выпил стакан вина за их здоровье, кланялся офицерам, называл их своими товарищами. Дважды виделся (второй раз инкогнито, в биллиардной) с восьмилетним королем Людовиком Пятнадцатым, с принцем-регентом герцогом Орлеанским, маршалом Виллеруа, герцогом Антьенским, герцогиней Берри. Охотился на кабанов и оленей в Фонтенбло, побывал в Версале, Булонском лесу, Медонском замке, в Сорбонне, колледже Мазарини, Королевской библиотеке, Луврской галерее скульптуры и живописи, в зверинце, на Монетном дворе, фабрике гобеленов. Присутствовал на ученьях французской и швейцарской гвардий, слушал в театре оперу «Гипермнестра», любовался танцами несравненной девицы Прево. Накануне отъезда, накупив кучу картин, книг, инструментов, приборов, страусов, попугаев в клетках, экзотических растений, отправился в Парижскую обсерваторию, чтобы познакомиться со славнейшими астрономами и географами братьями Делиль, Гийомом и Жозефом-Николя. Остался доволен беседой с учеными мужами, возможностью понаблюдать за небом (увы, в этот час суток не звездным) с помощью новейшего пассажного инструмента. Радовался подарку – врученному старшим братом Гийомом «Всемирному атласу», лучшему в описываемую пору собранию географических карт, лишенному ошибок в изображении океанов и материков, которые существовали со времен Птолемея, изображавшему с достаточной для своего времени точностью пропорции и протяженность (по долготе) Средиземного моря, Африки, Центральной и Северной Европы. Сидя в гостевой зале за столом листал гравюры с рисунками и орнаментами на полях, цокал языком. Остановил внимание на подкрашенном акварелью листе «Тартария и Московское царство». Жестом подозвал участвовавшего в беседе в качестве переводчика барона Шафирова.
– Переведи барон! – молвил с усмешкой. – Карты, мол, отменные. Есть, однако, ошибочка. Гляди, господин Делиль?.. – Ткнул пальцем в левый угол гравюры, где, вытянувшись вдоль меридиана, темнел заштрихованный овал Хвалынского моря. – Не впадают в оное море реки, Оксус и другая, Яксарт. Вон куды текут, видишь? В Арал-море трухменское. Обнаружил сие подданный мой, капитан гвардии Бекович-Черкасский, посланный для морских и сухопутных изысканий на границы империи нашей. Привез оттоль новый чертеж для показа. Ворочусь домой, вышлю вам список для поправки. А за карты, господа академики, спасибо. Зело хороши…
«Туркестанский сборник»
О Бековиче тогда не было и речи. Игошев окончил университет, работал очеркистом в молодежной газете, делал первые шаги в литературе, когда случилась история, получившая в городе его юности широкую огласку: сотрудник газеты, мальчишка, закрутил роман, страшно подумать! – с главной редакторшей, замужней, партийной, орденоносной, на десяток лет старше его, членом бюро ЦК комсомола республики и прочее, и прочее и прочее.
Скандальная новость достигла ушей начальства. Редакторшу после серии проработок сплавили на менее руководящую должность. Что касается мальчишки-очеркиста, то его вышибли за порог с характеристикой, исключавшей службу в идеологическом секторе, к которому в описываемые годы относилась вся советская печать. Из подающего надежды журналиста, начинающего писателя он превратился одномоментно в тунеядца живущего на нищенскую зарплату матери гнувшей по двенадцать часов спину на фабрике по изготовлению постельного белья. Делал попытки завербоваться матросом на китобойную флотилию «Слава», слал письма в Одессу капитан-директору Соляннику – дохлый номер. Чтобы как-то продержаться, продавал книги из домашней библиотеки, разгружал по ночам вагоны на станции «Ташкент-товарная», переводил, когда выпадала халтура, молодую узбекскую прозу.
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, не вмешайся случай. Узнал от кого-то из знакомых: в журнале «Звезда Востока», где он успел напечатать несколько вещей, намечается смена руководства. На место прежнего главного редактора рекомендован поэт Вячеслав Костыря, любимец и личный переводчик всесильного руководителя республики Шарафа Рашидова, баловавшегося в свободные часы литературой. Костыря, по слухам, перетряхивает штат редакции, формирует команду единомышленников. Ни на что особенно не надеясь он отправился на интервью к новоиспеченному редактору и вышел через четверть часа из его кабинета заведующим отделом малой прозы. Характеристику его, в которой фигурировали выражения «морально неустойчив в быту» и «политически близорук», Костыря проигнорировал.